И еще одно драгоценное и, к сожалению, не так уж часто встречающееся в жизни свойство было ему присуще – независимость суждений. Аргумент «так считают все» в его глазах ни малейшей цены не имел. Когда речь шла о кинематографе, такое восприятие вещей было с его стороны понятно и естественно: практически вся история нашего кино прошла у него на глазах, а во многом и при его непосредственном участии, так что едва ли не любое установившееся мнение, любая общепринятая концепция были ему известны (и им оценены), так сказать, на корню, когда еще не были ни установившимися, ни общепринятыми, а только формировались.

Но точно так же – вполне независимо – воспринимал он и события, явления, даже отдельных личностей, отстоящих от кинематографа на значительном удалении. Достаточно вспомнить хотя бы его, показавшуюся многим неожиданной или, во всяком случае, нестандартной, но весьма убедительно аргументированную характеристику Орджоникидзе: «Я лично думаю, что Серго был самым большим человеком в то время в нашей стране».

Свое мнение Каплер не просто высказывал – он его отстаивал. Особенно если речь шла о каком-то важном деле или тем более о судьбах людей. По природе своей он был – боец!.. Помню, с каким жаром и с какой болью он рассказывал о фактах, которые вскоре легли в основу его нашумевшего очерка «Сапогом в душу». Среди конкретных последствий публикации этого очерка заметное место занимали неприятности, навалившиеся на его автора: «ключи под него» подбирали старательно. И если в этом в конечном счете так и не преуспели, то прежде всего благодаря твердой, принципиальной позиции Каплера. Подкопаться под нее было трудно. Точно так же – с открытым забралом – вступился он за репутацию знаменитой киноактрисы Веры Холодной.

Гражданскую и человеческую репутацию, безответственно, «за просто так» очерненную в печати через без малого четыре десятка лет после смерти артистки. К сожалению, участвовали в этом неправедном деле люди, пользовавшиеся немалым авторитетом. Но Каплеру это было безразлично – он не представлял себе авторитета выше, чем авторитет правды. Мужество Алексея Каплера жизнь испытывала не раз. Мужество художника – вспомним, как смело он взялся за ленинскую тему в кино, создавая сценарии фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». Мужество солдата, – проявленное Каплером и в партизанском крае, и на Сталинградском фронте. Мужество гражданское, – повинуясь которому он не сломился морально и нравственно, несмотря на все незаслуженно свалившиеся на него невзгоды… И наконец, просто человеческое мужество. Я был у него в больнице за полторы недели до конца. Его жена, Юлия Друнина, поведение которой в эти страшные – она знала все! – месяцы и недели невозможно назвать иначе как подвигом, вела спокойный, неторопливый разговор на самые разные темы. А Алексей Яковлевич этот разговор активно поддерживал, развивал затронутые темы, затевал новые, как всегда, очень интересно рассказывал что-то о кино… А я, наверное, впервые не очень внимательно слушал, что он рассказывает. Не слушал – вслушивался в звук его голоса, смотрел в его лицо… И видел, с каким великолепным мужеством этот отважный человек держится! Не желает умирать раньше своей смерти!

Как он и тут – на постели, которой так скоро предстояло стать его смертным одром, – остается самим собой. Так, несломавшимся, он и ушел от нас.

Валерий Фрид. О Каплере, об Алексее Яковлевиче

Из нас двоих первым с Алексеем Яковлевичем познакомился Юлий Дунский. То есть вообще-то мы оба мельком видели Каплера во вгиковских коридорах – молодого, красивого, белозубого. Видели, но знакомы не были. Знакомство состоялось в приполярном поселке Инта, куда з/к Дунского и з/к Каплера доставили одним этапом и определили в одну бригаду.

Некоторое время они молча катали тачки со шлаком. Каплер с интересом поглядывал на худенького хмурого очкарика. И заговорил первый:

– Скажите, вы москвич? Наверное, студент?

– Да, москвич, да, студент, – недружелюбно буркнул Юлий.

– А в каком институте учились?

– Вы вряд ли знаете. Есть такой институт кинематографии.

– Почему же? Прекрасно знаю ВГИК… Давайте познакомимся. Моя фамилия Каплер.

А до Юлика по-прежнему не доходило. Он спросил у надоедливого интервьюера;

– Не родственник Алексею Каплеру?

Тот грустно улыбнулся:

– Вы английский знаете?

– Немножко.

– Ай эм.

И у Юлия в прямом смысле слова подкосились ноги, он сел на тачку. Вот уж кого не ожидал встретить здесь!.. Бред. Каплер – ив режимном лагере? Каплер – тот самый, который?! И лицо у него, могу представить, было такое, что Алексей Яковлевич сразу проникся к нему нежностью.

Теперь они катали свои тачки рядом и разговаривали, разговаривали.

Через некоторое время они расстались. Юлий отправился на другой лагпункт, а Каплера оставили на «Комендантском». Здесь и застал его я, когда через год приехал в Инту с этапом из Каргопольлага.

Лагерь в Инте был режимным. Своими глазами не видел, но поговаривали, что все папки с делами на каждого из попадавших сюда помечены были жирным грифом «00». Не двумя нулями, а две буквы О, означавшие «особо опасный». Таких лагерей было несколько, и все они, в отличие от обычных, носили красивые романтические имена – видимо, для того, чтобы скрыть точное местонахождение: Речлаг, Морлаг, Озерлаг, Берлаг и даже Дубровлаг. Наш тоже был не Интлаг, а Минлаг – Минеральный. И собирали в эти «лаги» тех, кто осужден был по самым страшным пунктам 58-й статьи: пункт б – шпионаж, пункт 8 – террор и т. д.

В Минлаге, как мы поняли в первый день, режим был куда жестче, чем там, откуда прибыл наш этап. В своей одежде ходить здесь не разрешалось, на спине у каждого был пришит и к бушлату, и к куртке белый лоскут с номером – совсем как у бегуна-марафонца. А дистанции, которые предстояло одолеть, – 10, 15, 20 лет.

Среди зеков ходили слухи – и начальство не торопилось опровергать их, – будто собрали нас, особо опасных, в одно место, чтобы в случае какой-нибудь чрезвычайной операции всех разом пострелять, а трупы бросить в шахту.

Наш этап разместили в карантинном бараке. В первый же день туда зашел молодой человек в очках и спросил, не поменяет ли кто-нибудь свои шерстяные носки, свитер, шарф – что угодно! Лично у меня не было, но очки и более или менее интеллигентное выражение лица заинтересовали снабженца. Выяснив, что я из Москвы и учился во ВГИКе, он сказал:

– А вы знаете, что здесь Каплер? – И повел знакомиться.

К этому времени Каплер был уже не на общих работах. Его как человека грамотного и не склонного к воровству сделали заведующим посылочной. И вот Каплер в присутствии надзирателя вскрывал посылку и выдавал ее адресату. А тот расписывался на специальном бланке – «посылку получил», и бланк уходил на волю, к родным. Эти уведомления были придуманы Каплером. Дело в том, что посылать из Минлага письмо разрешалось только два раза в год, а собственноручная подпись на бланке успокаивала: по крайней мере жив. Зеки знали, чье это изобретение, и Каплер в лагере пользовался всеобщим расположением. Одним из многих его качеств было умение сразу располагать к себе людей.

– Добрый вечер, дядя Люся, – поздоровался очкастый снабженец и показал Каплеру на меня, – вот это мальчик из Москвы, из ВГИКа.

– Из ВГИКа?! – вскинулся Алексей Яковлевич. – А Юлика Дунского вы не знаете?

!!!

– Все понятно? Вы Валерий Фрид?… Так вот, Валерий, – сказал он и весело улыбнулся, – если вы не хотите иметь крупных неприятностей, будьте очень осторожны с этим господином.

– Дядя Люся! – обиделся мой провожатый, а я неуверенно засмеялся. Каплер улыбнулся еще шире:

– Думаете, я шучу? Это очень, очень опасный человек.

«Опасный человек» был, как мне потом объяснили, стукачом. Но мое знакомство на этом с ним кончилось, а с Каплером началось и очень скоро перешло в дружбу – с моей стороны почтительную. Каждый раз, как я к нему приходил, Алексей Яковлевич кормил меня чем-нибудь вкусным из своих запасов: его угощали все «посылочники» – отчасти из чистой симпатии, отчасти из суеверного чувства, как бы принося жертву доброму Богу Почты.