– Работали дни и ночи, а производительность труда равнялась нулю, – комментировал Митя.

– Совершенно верно. Не успевали закончить проект, а он становился негодным. Почему? Потому что наверху каждый день принимали новые решения, отличные от вчерашних. Но это все присказка. Сказка-то впереди. Твои толковые потомки, прочитавши все это, не могут не задаться вопросом: если строительство не обеспечено материалами, если нет механизмов, а следовательно, и механизаторов, если не существует утвержденного проектного задания, то есть никому неизвестно, что, собственно говоря, надо строить, – каким образом определять срок окончания строительства? Высшие силы решили эту задачу гениально: назначили срок по праздничку. Помнишь, как нам в начале года объявили, что метро будет пущено 7 ноября 1934 года. Почему не 1 мая или, например, 8 марта – размышлять негигиенично. Те, кто пробовал рассуждать, после раскаивались: «Откуда Первый Прораб знает, что я говорил о том, что работу на шахте мы закончим к 1 декабря, а не к 7 ноября?» – долго удивлялся начальник шахты товарищ Ермолаев. А тот, кто пытался спорить вслух (вроде, например, директора завода имени Владимира Ильича), – получил встречный вопрос: «Значит, для вас постановление Московского комитета не обязательно? Так и запомним».

– Вы что же, – спросил Митя, прищурившись, – против руководящей роли партии?

– Что ты, что ты, комсорг! Московский комитет проводит титаническую работу! Мобилизовал отличных рабочих, собрал со всей Москвы грузовики, разместил по сотням заводов заказы, привлек иностранных консультантов. А, самое главное, Московский комитет в корне сломал вековую рутину старого инженерства: семь раз отмерь – один раз отрежь. Семь раз мерить было некогда. Сроки хватали за горло.

– Так называется моя статейка, – напомнил Митя.

– С чем тебя и поздравляю… И вот, когда кому-то наверху надоело дожидаться дешевых проектов и оптимальных решений организации работ, этот кто-то назвал число – «7 ноября» – и заставил семьдесят тысяч голов думать только об одном, – о победе в назначенный срок. О победе – любой ценой. И думать нам стало некогда. Все мы были мобилизованы на титаническую борьбу со случайностями природных недр. Нам пришлось драться за погонные метры, штурмовать плывуны, врубаться в базальтовые толщи. Короче говоря, началась война с природой. И в такой обстановке нам, инженерам, стало чрезвычайно трудно работать. Некоторые, трусливые интеллигенты, стали потихоньку сбегать. Мне очень жаль, что нет статейки Муравкина. Вот это был настоящий интеллигент. Идеал современного инженера. Какую бы панику ни поднимали – полная невозмутимость. Выбрит до блеска. Свежий воротничок. Брюки со стрелкой. Без толку в шахты не бегал. Инженер должен не бегать, а думать, проверять исполнение и отвечать за результат. А исполнение, расстановка людей – дело десятника.

– За это Муравкина и сняли с работы.

– И напрасно.

– И Лободу напрасно?

– Лободу напрасно посадили на руководящую инженерную должность. Поскольку он – от сохи, надо было его не на шахту, а сразу послать в подсобное хозяйство. Мужик-то он толковый, хитроватый. Помнишь, наверное, в очередной раз пришлось отклоняться от проекта и подкапываться под старые дома Волхонки, под «обвальные» домики. Лобода сам ни разу там не бывал – все Муравкина посылал. И Лобода и Муравкин одинаково хорошо понимали смертельную опасность, грозящую и им, и жителям домов, под которые подкапывались, но Муравкин в отличие от Лободы обладал бесценным качеством: инженерной интуицией. Он умел предчувствовать случайность и вероятность этой случайности. Однажды Муравкин заманил надоевшего ему своей бдительностью контролера из МК в узкую, темную траншею, заставил заползти под фундамент ветхого дома и в лежачем состоянии прочел ему длинную лекцию о том, что даже каменщики времен Бориса Годунова знали сложные законы строительной механики. Когда контролер явился к нам в контору, лица на нем не было. Кстати, контролер тоже представил воспоминания. Там, в частности, говорится: «Мы пошли на это дело спокойно и уверенно, ибо ежеминутно и ежечасно чувствовали, что каждый наш шаг направляют и проверяют Московский комитет партии и лично Первый Прораб». И еще там сказано, что «законы большевистской механики оказались сильнее законов строительной механики».

А в целом, надо признаться, что далеко не все старые интеллигенты, дипломированные питомцы Санкт-Петербургского горного института и Института инженеров путей сообщений императора Александра Первого сохранили лицо в чрезвычайных обстоятельствах. Многие пасовали, трусили, пытались прятаться. А некоторые даже хвастались своей бездеятельностью: «Мы победили только потому, что непосредственным руководителем и организатором работы по северному вестибюлю являлся не я, хотя я и числюсь начальником, а Никита Сергеевич Хрущев».

Словом – это было не строительство, а ежедневный изнурительный бой, в котором командиры-инженеры отстранены от командования, но не отстранялись от ответственности.

Вот выписки из воспоминаний инженеров: «И Никита Сергеевич (это – Хрущев) , и Николай Александрович (это – Булганин) ежедневно по два раза в день приезжали на шахту, по нескольку раз звонили по телефону». «Можно сообщить Первому Прорабу, – все время спрашивал нас товарищ Хрущев, – что вестибюль будет сделан?» – «Надо дать два кольца в сутки», – торопил Первый Прораб. «Надо кончать станцию! Надо дать хорошую станцию!» – понукал Первый Прораб. «Плохо вы, товарищи силикатчики, выполняете план! Из-за вас задерживается кладка железобетонной рубашки», – бранился Первый Прораб. «Весь год мы провели в состоянии огромного нервного напряжения», – признается в своей статье начальник работ по замораживанию грунта Денищенко. А такое напряжение не проходит даром. Один профессор с перепугу предложил замораживать грунт обыкновенным вентилятором. А начальник шахты просто сошел с ума – ему все казалось, что он идет под мостом, а поезда, люди, дома – все валится. Как ты думаешь, могли ли мы в такой обстановке быть полноценными командирами производства?