– Ты, друг, давай активней нагинайся, – обернулся Митя. – Фару навесишь –отвечать не буду.

Интерес к поэту он потерял и соображал, как бы поскорее от него избавиться.

На его счастье, в дневную смену работала Мери. Он увидел издали мигающую контрольку.

– Вот она, – сказал Митя. – То, что надо. Звать Мери.

Мери бесцеремонно ослепила фонариком сперва Митю, потом Гошу.

– Товарищ к тебе, – объяснил Митя. – Из редакции. Куплеты про тебя будет складывать.

Сбагривать корреспонденцию на Мери было удобно. Она обладала техническим образованием и нахальной красотой. С ней неоднократно беседовал Первый Прораб.

– А, из газеты! – обрадовалась Мери. – Вот хорошо! Киршона знаете? Нет? А я знаю… Ничего малый. Вас как звать? Гоша? А фамилия? Успенский? Чего-то я ваших книг не читала… Писателей много, а я одна. Женатый? Чудно! Писатель, а неженатый! Я и Пушкина читала, да позабыла. Минуточку… Патрон присобачу, поговорим ладком. Только так: я вам – мерси и вы мне – мерси… Тут надо туляка одного покрепше продернуть.

– Какого туляка? – насторожился Митя.

– Да ты его знаешь, слюнявый такой, с Тулы трубы возит. Как в Москву, так и давай разлагаться. Пускай жена почитает, зуб ни за что вышиб, падла. Вот, гляди.

Она оттянула распухшую губу.

– Ему поручено не про зуб писать, красавица, – пояснил Митя. – Ему поручено про Восьмое марта, про Международный женский день писать… А тебя в данный момент не то что на карточку снимать, на тебе клейма ставить негде. Пошли.

И Гоша захромал натертыми ногами дальше, вслед за бригадиром.

Они остановились в углублении, разработанном в виде пещеры. Серые песчаные стены поблескивали как халва. Под тусклой угольной лампочкой висела табличка «Аварийный запас», и перечислялось, сколько багров, топоров, ведер, досок и бревен– должно быть припасено на случай беды. Из обязательного ассортимента осталось только четыре осклизлых обрубка. На одном из них коротал рабочее время Осип. Он упирал перочинный нож в колено и ловчился, чтобы, кувырнувшись двойным сальто, нож воткнулся в землю.

– Получается? – спросил Митя любезно.

– Ничего, – ответил Осип. – Раз уткнется, два раза лягет.

– А девять и четыре кто достигать будет?

– Топор тупой, – сказал Осип.

– Тупой – наточи, – Митя готов был сорваться с любезного тона.

– Оселка нету.

Мимо прогремела вагонетка. Голый по пояс парень в пиратской косынке соскочил на ходу.

– Гони крепаж, бригадир! – заорал он. – Потолок валится!

– Где?

– У меня, где же? Запустил перфоратор, а кровля – бенц! С головой накрыла! Ладно, филат углом уперся, а то бы хана! Марчеванкой прижало – ни туда, ни сюда.

– А подручный?

– Подручный за сменным побег. Ребята на обеде. Руку прижало – спасу нет. Васька не выручила бы, хана бы. Зависла вниз головой, давай пилить. Раз-два, перепилила. Я через фурнель вниз – бенц! Ладно, песок…

– А Васька?

– Ее за ноги вытащили. Давай доски! Не то план завалим! – И парень исчез в темноте.

– Чего встал? – накинулся Митя на Осипа. – Лакеев ждешь? Топор тупой – ищи точило!… – Он вспомнил про Гошу, обернулся. – Да и вам тут делать нечего. У меня бригада – одни мужики, если не считать Васьки.

– Простите… – возразил Гоша робко. – Я, кажется, недопонял. А кто Васька?

– Васька – женского пола.

– В ушах звенит… Не могу ухватить.

– А что тут ухватывать? Крестили Риткой, а кличем – Васька.

– Так, так… И, насколько я уловил, этот Васька, простите, эта Ритка выручила из беды землекопа?

– Землеко-оп? Это Круглов Петька. Ясно?

– А кто он такой?

– Круглова не знаете? Зря. На всю шахту гремит. Лучший забойщик. Первая лопата.

– Так что же вы раньше не сказали?! Это мне и нужно! Где-то там на льдине летчики спасают женщин. А здесь, в подмосковных недрах, женщина спасает героя. Символично, не правда ли? Если вы устроите мне беседу с Васькой и Филатом, мы с Татой будем вам очень обязаны.

– С каким Филатом?

– Я недопонял… Круглов слишком лапидарно изъяснялся – хана, бенц, и я не уловил… По-моему, он упоминал какого-то Филата.

– Филат – это доска. Ясно?

– Ах, доска. Тем лучше! Филат отпадает. Достаточно побеседовать с Васькой.

– Пожалуйста. Только учтите, с ней говорить – все одно что с филатом. Она с новым человеком говорить не может. Сопит как телуха, и только.

– Я разговорю, – тонко улыбнулся Гоша. – Маяковский с памятником Пушкину ухитрялся беседовать.

– Так то Маяковский! В общем, дело ваше. А ты все тут? – снова набросился он на Осипа. – После смены мы с тобой тоже побеседуем. Где Васька?

– За оселком пошла, – доложил Осип.

Митя велел Гоше ждать, прыгнул на пробегавшую вагонетку и поехал звонить по телефону.

Вагонетка ушла. На фоне ненадежной тишины любой звук жирно пропечатывался в Гошиных ушах. Вот шлепнулся коровьей лепешкой кусок глины. Вот упорно стреляют по лужам грузные капли, каждая на свой тон. Вот, набирая силу, возник ватный звук двигателя, и резиновый шланг, змеей распластавшийся у Гошиных ног, ожил, напружинился, петлистая часть его поднялась стоймя и, равномерно дергаясь, плюхнулась на другой бок. Рядом ни с того ни с сего треснул здоровенный, в обхват толщиной, стояк.

– Что это? – Гоша вздрогнул.

– Город давит, – объяснил Осип. – Горное давление.

– Это опасно?

– Чего опасного? Я же сижу.

Стеклярусный блеск лампочек делал трущобную тьму плотнее и гуще. Сверху и с боков сквозь расщелины досок сочилась вода. И невозможно было представить, что где-то над головой ходят москвичи, бегут «газики», автобусы, громыхают трамваи. Гошу мутило, но он решил довести дело до конца, чего бы это ни стоило. От будущего очерка зависело многое в его горемычной судьбе.