Федор Ефимович хоть и глядел на южную сторону, а все-таки первый вспомнил про Чугуеву. Не вспомнил бы, пустил на самотек, так и осталась бы она на гравиемойке, и вышестоящее указание не было бы выполнено.

«Постой, постой! – начальник насторожился. – Чугуевой-то никто не пособил! Ни шахтком, ни новый комсорг, никто не догадался!»

Лежачие уши Федора Ефимовича стали накаляться. Конторский скороход давно уже доставил рапорт в высшие инстанции, Федору Ефимовичу представились алая тяжелая папка, сияющая золотом прянично впечатанного слова «к докладу», матово-бледные руки Первого Прораба, открывающие ее, серебристый испод переплета, паточно истекающий муаровыми узорами, и среди документов международного значения бумажка с разборчивой подписью «Лобода».

– Надя! – вскрикнул Федор Ефимович. – Срочно Чугуеву!

Пока бегали за Чугуевой, Федор Ефимович пытался вникнуть в ее анкету и автобиографию. Попытка не удалась. Корявые буквы плыли перед глазами, а папка личного дела упорно норовила закрыться.

Наконец Чугуеву привели. Из-за кучи платков глядели на начальника испуганные глаза.

– Чего замоталась? – приветствовал ее Федор Ефимович. – На дворе холодно?

Она принялась было отвечать, заметила на папке большой номер, черные буквы своей фамилии, и ее ударило будто током: «Все! Левша доказал. Пропала!» – и венский стул пискнул под ее тяжестью.

– Чего это ты? – Федор Ефимович заботливо наклонился над ней. – Сомлела?

– Оробела… – пробормотала Чугуева.

– Ну вот, оробела, – огорчился Федор Ефимович. Впрочем, если подчиненные вовсе не робели, он огорчался еще больше. – Такая устойчивая девка, двух мужиков пересилила, а тут на ногах не стоит. Чего нас пужаться? Мы не звери, мы руководители. Распеленайся, тепло… Вот так. Я тебя, Маргарита батьковна, не для своего, а для твоего удовольствия пригласил, – начальник вернулся за письменный стол, стал читать личное дело и, не прерывая чтения, задавал посторонние вопросы: «Газету выписываешь?» или «В профсоюз заплатила?»

Потом отложил дело и спросил напрямик:

– Скажи мне, пожалуйста, почему ты к Платонову собралась? По каким соображениям?

– Машины… – с трудом проговорила Чугуева.

– Какие машины? Чего тебя, лихоманка колотит?

– Машины… с почтамта пригнали… Грузить надо.

– Обожди про машины. Обожди, обожди, обожди. Разъясни сперва, кто тебя к Платонову приманивает. У проходчиков работа тяжелая, опасная, взрывные работы, воздуха мало. Работа недевичья. Может, у тебя там землячок завелся? А? Сама-то откуда? Ну, чего язык заглотила, откуда сама?

– Не знаю, – сказала Чугуева. Она глядела на его нахлобученный на глаза лоб, на усики и ждала, когда надоест играть кошке с мышкой.

– Серчаешь, – Федор Ефимович вздохнул. – Напрасно серчаешь, Маргарита батьковна… Чем я виноват? Приперлась со своей просьбой не вовремя. Всю обедню нарушила… Другой раз у нас такой сабантуй, что не разберешь, кого бить, кому хлеб-соль подносить. Тяжело стало руководить, ох, тяжело. Взять хотя бы тебя – желал с тобой контакты наладить, а ты боишься. А чего боишься, не знаешь. Я сам крестьянский сын такой же, как и ты… С колхоза небось?

– С колхоза… – тихо проговорила Чугуева.

– Ну вот. А молчишь. А я возле Царицына в гражданскую воевал. Хорошие там места. Одно худо – кулаков много… Батьку как величать?

– Машины стоят, – Чугуева поднялась. – Грузить надо.

– Ну вот. Обратно машины. Машины, машины. Узкое место у нас – машины. А, между прочим, все про тебя позабыли, выговор собрались тебе вкатить за отлучку. Один я упомнил… Вот она, наша долюшка. – Он достал платок и высморкался. – Ступай.

«Батюшки, – поняла вдруг Чугуева. – Да он не знает ничего. Ничего, ничегошеньки!» И крошечные ямки появились на ее щеках.

– Ступай, ступай, – продолжал Федор Ефимович печально. – У Платонова ребята смирные. Физкультура в почете. А тебе с твоим поперечным сечением такой совет – подключайся к физкультуре. А то салом заплывешь, сдадим на мясозаготовку. Ядры тебе надо кидать, диски.

– Сейчас? – спросила Чугуева.

– Зачем сейчас? В кружок впишут, там и станешь кидать. Машины машинами, а и о себе думать надо. Кино просматриваешь?

– Нет.

– Чего же?

– Темно там. Засыпаю.

– Вот как! В кино засыпаешь. А ночью что делаешь?

– Ничего. Сплю.

– С кем? – пошутил Федор Ефимович.

– Когда одна, а когда с Машкой.

– С какой Машкой?

– Машкой-то? Из лаборатории. К ней дед приехал.

– Какой такой дед?

– Ейный дед. Родной дедушка… Когда выпимши, у нас ночует.

– В женском общежитии?

– А где же? Куда его девать, если выпимши? На двор не вынесешь. Я пойду, ладно? Машины стоят.

– Ступай, ступай… Сдавай спецовку и ступай к Платонову.

– К Платонову? Пошто?

– Как пошто? По то. Оформляйся к проходчикам. Разрешаю.

– Да что вы! – отмахнулась Чугуева. – К Платонову? Ни в жисть…

– Что значит не пойдешь? Я рапорт подал, а ты не пойдешь?

– Нет! Нет! И не думай, товарищ начальник!

– Обожди, обожди… Ты что, Маргарита батьковна, позабыла, кому просьбу казала? Про нас с тобой, знаешь, где разговоры идут? Я рапортую, что ты у Платонова, а ты обратно на мойке? Да разве можно? Не-е-ет! Нам теперь ломаться не приходится.

– Да будет тебе. Сказано – не пойду, значит, не пойду. Хоть режь.

– Значит, добром не желаешь?

– Не желаю.

– Ну ладно. Придется с тобой говорить на басах. Предъяви заявление.

– У меня нету.

– Что значит нету? Выкладывай. Думаешь, мы тут богдыханы? Мы не богдыханы. Давай выкладывай!

– Чего же выложу, если нету.

– А где оно?

– Потеряла. Забросила.

– Вон ты как! А ну садись за стол. Садись, не боись.

На каучуковом комбинезоне Чугуевой заиграли губастые складки. Она вразвалочку обошла стол, осторожно опустилась в широкое кресло.

– Вот тебе бумага, – Лобода хлопнул ящиком, – вот тебе карандаш, – он щелкнул карандашом по стеклянной плите. – Пиши.

– Чего писать?

– Просьбу. В бригаду Платонова. Прошу и так далее.

– Не стану.

– Пиши, тебе говорят.

– Не стану.

– Ты где, на базаре? У нас дисциплина железная. Куда тебя поставят, там и стой. То ей приспичило к Платонову, то ей неохота к Платонову. Да у Платонова, если ты хочешь знать, передовая комсомольская бригада. А ты кто? Комсомолка? Нет. Так чего ты к нему лезешь?.. Погоди, погоди… Сбила ты меня совсем. Погоди, погоди. Погоди, погоди, погоди. Поскольку ты не комсомолка, вывод такой: полезно тебе маленько повариться в комсомольском котле. Пора тебе, Маргарита батьковна, расти над собой, в политике пора маленько разбираться. Фашисты войну затевают, а ты голову платком замотала. Германия из Лиги Наций вышла. Слыхала, нет? Ребята в комсомольской бригаде – народ грамотный. Они там тебе разъяснят. Они одного несоюзного взяли на воспитание. Ты будешь вторая… Пиши…