Современная Россия лишена даже этого сомнительного утешения: достаточно посмотреть на поток иномарок на улицах Москвы. Миру Стругацких соответствовали бы, скорее, «Волги» и «Москвичи» с импортными моторами. Но тогда у людей сколько-нибудь осведомлённых складывалось впечатление, что Советский Союз медленно, но верно движется именно в эту сторону. Казалось, всё ценное, или хотя бы работающее, приобретается «за валюту». Это было не совсем так, а иногда и совсем не так — во всяком случае, под конец «своей» осталась только непритязательная оболочка, уродливая жабья шкурка, намертво приросшая к лягушке, которой уже не суждено её сбросить.

При этом масштаб ситуации у Стругацких намеренно смазан. Теоретически, от Зоны зависят вообще все. Но на практике, разумеется, есть точка контакта: ближайший к Зоне город, жители которого в основном и промышляют сталкингом. Смешно, но в нашей текущей реальности этому неназванному городу соответствует то ли «столица нашей Родины» (где Шереметьево-2), либо уж небольшие приграничные городки, где таможня и всё такое прочее.

Разумеется, это порождает очень своеобразный менталитет. Так, люди вынуждены всё время разбираться в вещах, которые сделали не они, и находить им полезные применения для каких-то собственных нужд — прямо как советские инженеры, снимавшие слой за слоем с западных процессорных кристаллов, чтобы воспроизвести их топологию, и уже давно не пытающиеся понять, как же, чёрт возьми, эта штука работает… или нынешний программер, без документации, на голой интуиции и кое-как переведённом хелпе, осваивающий какой-нибудь навороченный программный пакет. Между тем известное «ты можешь по-настоящему знать только то, что ты сделал сам», — одна из максим немецкой классической философии, никем ещё всерьёз не оспоренная — действует и в этом мире. Соответственно на него сыплются всевозможные непонятные несчастья. Хуже всего, конечно, тем, кто непосредственно контактирует с непонятным: у «сталкеров» рождаются неправильные дети, и вообще не складывается жизнь. У других, в общем, дела не лучше. При этом сама Зона страшна и опасна. Шаг вправо — шаг влево — почти как в современном российском бизнесе. В общем, жить невесело, несмотря на наличие заведений, где есть выпивка. «Зону» не любят. Ей даже уже не интересуются. Остаётся только голая зависимость. И всё.

При этом взаимосвязь между халявными штучками-дрючками и общей депрессивной обстановкой вроде бы не очевидна. Да, на самой Зоне опасно — но, так сказать, статистически: кто-то попадает в какую-нибудь мерзкую ловушку по первой же ходке (таких большинство), а кому-то всё время фартит. Прям как нашим нынешним «бизнесменам и бизнесвуменам». Остальные просто пользуются халявой, не особо задумываясь, а хорошо ли это, и так ли уж это всё задарма.

Чем именно придётся платить, Стругацкие тоже написали — в другой, более поздней книжке, называющейся «Жук в муравейнике».

Там, в частности, описывалась разорённая, загаженная, поражённая всеми мыслимыми несчастьями планета, большая часть населения которой была некими пришельцами куда-то выведена (о том, какое значение этого слова здесь уместно, остаётся только догадываться). Немногие оставшиеся жители обитают среди развалин. Пришельцы, однако, не успокаиваются: им зачем-то нужно полностью очистить планету от местного населения — при том её саму всё-таки не разрушая (видать, она им зачем-то нужна).

И вот, посреди всеобщей мерзости запустения возникают вот такие картины: «Мы выходим на площадь. Объект… вблизи похож на гигантскую старинную шкатулку голубого хрусталя во всем её варварском великолепии, сверкающую бесчисленными драгоценными камнями и самоцветами. Ровный бело-голубой свет пронизывает её изнутри, озаряя растрескавшийся, проросший черной щетиной сорняков асфальт и мертвые фасады домов, окамляющих площадь. Стены этого удивительного здания совершенно прозрачны, а внутри сверкает и переливается веселый хаос красного, золотого, зеленого, желтого, так что не сразу замечаешь широкий, как ворота, приветливо распахнутый вход, к которому ведут несколько низких плоских ступеней». При этом те, кто рискует зайти внутрь, больше оттуда не выходят — на самом деле это ловушка…

Опять же: трудно не узнать в этой картинке всё тот же пресловутый «валютный магазин», мечту и кошмар советского человека. Разрушенная же планета — это ровно то, во что превратилась Россия в ходе «перестройки» и последовавших за ней «реформ». Правда, книжка писалась ещё до всех событий, но авторы явно что-то почувствовали, — а может быть, и что-то знали заранее. Не случайно среди ближайших родственников Бориса Стругацкого значится не кто иной, как Егор Тимурович Гайдар (он женат на его дочери). Так что «есть основания полагать» всякое, «но это уже другая история».

Под конец существования Советского Союза (и порождённой им культуры) тоска по «импортной жизни» достигла каких-то чудовищных масштабов. Толпы москвичей (которым «импорт» всегда завозили в первую очередь) ломились посмотреть на диковины: фильм «Звёздные войны» (для того, чтобы попасть на сеанс, надо было выстоять двухдневную очередь) и на булку с котлетой в «Макдональдсе» (туда надо было стоять поменьше: часа три-четыре). На этот период пришёлся звёздный час советской культуры: она наконец-то смогла явно сказать то, о чём так долго грезила тайно. Огромные тиражи толстых и тонких журналов, газетный бум, телефеерверк — всё это было посвящено одному: высказанному, наконец, вслух желанию иметь красивые вещи, красивые западные вещи, те самые «хищные вещи века». Или — если уж не иметь — то хотя бы иметь возможность смотреть на них. Люди, когда-то собиравшие у себя на полках пустые бутылки, готовы были на всё, чтобы иметь возможность любоваться на бутылки полные — и иногда самим покупать себе какое-нибудь «кюрасао». Ну или любоваться красивой модной одеждой хотя бы через стекло витрин. Хотя бы. Если уж не иметь, так хоть глазом, глазом лизать Импортняк.

На этом, правда, советская культура и спалилась. Если «банка тёмного стекла» ещё была каким-никаким «явлением духовной жизни», то та же самая банка в ларьке быть таковым решительно отказывалась. Вещи стали значить то, что они и должны значить: объекты потребления и ёмкости для их хранения. Все дела.

И какова же мораль всей этой истории?

Нет, я отнюдь не собираюсь обличать «вещизм» советских людей, издеваться над несчастной банкой из-под пива и сияющим инопланетным магазином, набитым чем-то там сверкающим и переливающимся. Совсем даже наоборот.

Существует известная закономерность: если человеку не хватает всего, он ещё может это пережить. Но если у него есть всё, кроме чего-то одного, он начинает думать, что это одно стоит всего того, что у него есть. При этом он, может быть, сможет достаточно долго игнорировать этот факт. Однако ему начнут сниться странные сны — всё о том, одном, чего ему не хватает. В обществе ту же самую функцию «снов» играет культура, особенно литература. В этом смысле она общественно-полезна: показывает, куда ветер дует.

Так что судьбу советской цивилизации можно было предсказать ещё в семидесятые — по книжкам Стругацких, если бы их тогда смогли внимательно прочесть. Правда, вряд ли это что-то изменило бы: революционное право первородства уже было разменяно (не на деле, так в мыслях) на чечевичную похлёбку, точнее — на гамбургер.

Тем не менее урок на будущее остаётся. То, что слишком яростно отвергается, в конце концов становится навязчивой идеей.

Есть такая невесёлая русскую сказка насчёт халявы. Русский народ, видите ли, не всегда её любил. Так вот, есть одна байка про то, чем кончается пользование «почти дармовым». Нет-нет, это не про попа и работника его Балду — это уже «литература». Это та самая, где звучит зловещая присказка: «Бери моё добро, да горе-злосчастье впридачу».

Похоже, именно это мы по глупости и сделали, накупив на Западе «сникерсни».