Получил письмо от Вадима Белоцерковского, в котором он пишет, что «ниже Солженицына в эмиграции не опускался ни один человек».

Да, еще одна новость, вернее — сплетня. Зиновьев, якобы, звонил Владимову, советовался насчет возвращения домой. Надо сказать, что последнее интервью — хорошая база для такого шага.

Кажется, я говорил Вам, что виделся с Бродским, и в какой-то момент Иосиф не без досады (как мне показалось) обронил: «Солжа пригласят, а меня нет».

Посылаю Вам копии двух рецензий (если это можно назвать рецензиями) на Людкины книжки. Ну, скажите, мне по совести, есть ли в них хоть какая-то почва для обиды, хоть какая-то тайная злоба или насмешка? Разве они не полностью комплиментарны, насколько это прилично и правдоподобно? А я на этот раз даже боюсь посылать ей копию, не могу предугадать, что именно вызовет ее раздражение.

Я виделся с Людой в Америке раз шесть, и все наши встречи заканчивались ссорой. Видно, мне разрешается быть только спившимся люмпеном с сотней страниц неопубликованных произведений. Это довольно грустно. Все же Леша Лосев, например, человек яркий, талантливый, ученый, но более или менее посторонний, а с Людой я, действительно, дружил и признаю, что многим ей обязан. И так далее.

Тоска в Нью-Йорке смертная. Хоть из дома не выходи. Все русские сообщества, начинания и круги проникнуты каким-то очевидным неблагородством. Идеализм полностью и окончательно заглох, даже от Шрагина можно услышать: «Лишь бы деньги платили». Как все-таки ужасно, что у нас такая ненормальная родина, было бы у нас дома что-то вроде какой-нибудь засраной Италии, как бы мы замечательно жили. Отсюда даже Лида Потапова мне кажется солнцем, не говоря о Крайчике.

Всех обнимаю. Простите за уныние.

Ваш С. Довлатов.

Довлатов — Ефимову

20 ноября 1984 года

Дорогой Игорь!

Я с большим увлечением прочитал начало Вашей рукописи. Петя и Саша абсолютно не правы. Они говорили мне: «Русские читатели не знают всех наших источников, которыми пользовался Ефимов». Но это-то как раз и хорошо, потому что создает выигрышную, спекулятивно-выигрышную для журнала ситуацию: «Американцы не смогли разобраться в убийстве собственного президента, а наш русский писатель-эмигрант Ефимов — разобрался». Как раз Перельман более или менее прав был, требуя сокращений: ему бы для такой публикации потребовалось два года. А в «7 днях» можно было бы пропустить книгу за 3–4 месяца. Но черт с ними. Кстати, рукопись можно было бы давать любыми порциями, хоть по 2–3 страницы, поскольку есть общая идея — «заговор или не заговор», а дальше уж каждый отрывок вполне самостоятелен. Вы, наверное, догадываетесь, как я не люблю читать непонятные тексты, но здесь — все понятно, никакая дополнительная компетентность не обязательна, мысль работает без пауз, язык прекрасный — деловой и точный, нормальная доза юмора и т. д.

Вы когда-то сказали мне, что вне беллетристики чувствуете себя более уверенно. Извините за подлянку, но это чувствуется. Все же голова у Вас самый качественный орган, да и юристом, наверное, Вы могли бы стать очень даже неплохим, хоть бы даже и следователем. Короче, ждем продолжения, Лена уже дочитывает начало, мама с папашей — на очереди.

Перехожу к замечаниям. Они настолько мелкие и вкусовые, что я хотел вообще их не делать, но решил, что Вы подумаете, будто я ленюсь.

В рукописи, которую я получил от Пети, отсутствуют 106-я, 107-я, 110-я, 111-я и 112-я страницы. Мне, откровенно говоря, не хочется Пете по этому поводу звонить, они жутко неаккуратные люди, будет долгий разговор с уверениями, что так и было, видимся мы редко и без особой любви. Короче, нельзя ли получить копию этих страниц, и тогда в конце концов у меня скопится весь полный текст. Или он Вам нужен срочно?

В заключение благодарю Вас за приятную и редкостную возможность сказать писателю без вранья и притворства, что тебе очень нравится его произведение. Такое со мной было раз восемь в жизни.

Недавно я сказал Поповскому комплимент о «Вавилове», но Маркуша продолжает называть меня «господин Довлатов». Вообще, слово «господин» в эмиграции — тонкая шпилька. То есть, вежливость несет почти единственную функцию — оскорбления. Помню, Максимов в одном письме назвал меня «мусью», наверное, хотел сказать — «жид». А более сдержанный Буковский, коря меня за что-то, говорил: «сударь мой».

Поздравляю Вас. Будьте здоровы.

С.

Ефимов — Довлатову

26 ноября 1984 года

Дорогой Сережа!

Рад, что «Кеннеди» Вас заинтересовал. Спасибо за замечания — почти все справедливы. Петя и Саша не виноваты в потере страниц: это я вынимал для переводчика. Посылаю недостающие. Вложите их на место и держите рукопись пока у себя.

Обнимаю, Ваш

Игорь.

Довлатов — Ефимову

28 ноября 1984 года

Дорогой Игорь!

Я несколько запутался со списками — кому я послал книжку «Наши» и кому не послал, если Вам послал, то всучу на АТСИЛовской конференции, где Вы, надеюсь, будете. Кстати, мы приобрели сносную раскладушку для гостей, с матрасом, на прочной железной раме.

В «Ньюйоркере» я был, виделся с Линдой Эшер и спросил о Вашей статье, сопроводив это все надлежащими аттестациями. Но Линда уверенно сказала, что «Ньюйоркер» публикует лишь статьи, заказанные редакцией. Вообще, мне как-то не удается быть полезным своим знакомым. Марк Гиршин, например, дал мне перевод главы из «Брайтон Бич» и попросил показать его Анн Фридман — чтобы всего лишь убедиться, хороший перевод или не очень. Для этого, как Вы понимаете, достаточно прочитать две-три страницы, но эта тихая, елейная, нежная и плаксивая сука, получающая 50 % гонорара даже за те издания «Компромисса» (норвежское и датское), где перевод делается непосредственно с русского оригинала, отказалась читать, заявив, что неэтично оценивать чужую работу. По-моему, врет и ленится. К сожалению, во-первых, очень велика моя робость по отношению к туземцам, и во-вторых, ощущение зависимости от той же Ани или «Ньюйоркера», вечно дрожу от страха и от всех завишу, а то хотелось бы всем сказать, что я о них думаю. Есть ощущение, что процент свинства среди американцев близок к отечественным показателям.

Между прочим, рассказ, который появится в «Ньюйоркере» буквально на днях, исковеркан цензурой, самой настоящей: еврей плохим быть не может, коммуниста ругать не надо — все это у них называется: «не потакайте стереотипам». Из одного моего рассказа в «Ньюйоркере» выкинули «резиновый пенис», такая у них стыдливость, причем этот пенис фигурировал, как Вы догадываетесь, в самом невинном и юмористическом контексте, а вовсе не по прямому назначению.

В Нью-Йорке — скука и низость, «Русское слово» набито холуями, С.К. […] — капризный самодовольный дурак. Палей — шпана, Соломон Шапиро всегда стремится в дорогой и неуютный ресторан, Гриша, при всей его доброте, все чего-то хитрит, Бродский недоступен, Леша Лосев не отвечает на письма, содержащие легко выполнимые просьбы, и так далее. Я почти не выхожу из дому, слава Богу, есть такая возможность. Лучше всех ведут себя малознакомые американцы.

Мой сыночек Коля выбросил в окно мои часы. Катя снизошла до желания поступить в колледж. Лена абсолютно не меняется, за что ее и уважаю, даже одета примерно так же, как в Ленинграде. Я хочу написать повесть «Невидимая газета», продолжение «невидимой книги», но на американском материале.

Надеюсь, у Вас все более или менее в порядке. Надеюсь также, что будет от Вас телефонный кол [call, звонок] или письмо, чтобы знать, когда Вы приедете и прильнете ли к нашей раскладушке, которая называется «Игорева раскладушка», потому что хуже всех отнеслись к нашим диванам именно Вы.

Всех обнимаю. Женскому полу любовь и привет.

Ваш С. Довлатов.