Когда я засобирался уходить на свидание, то по привычке выглянул в окно. Тихое утро теплой осени плыло над домами, путалось в деревьях с фальшивыми ржаво-золотыми листьями. Под одним из деревьев я заметил странно-загадочную фигуру. Эта фигура была не с нашего пролетарского двора. Это был, простите, мой хвост. Что ж, Орешко знал, что писал. Теперь дело за мной — поиграть с филером до полного его исчезновения. Визуального, в лучшем случае для него…

Итак, мы вышли на прогулку, я и мой любезный друг Фигура. Не буду утомлять пересказом нашего путешествия по выходному городу. Скажу только, что мы сначала проехали на автобусе в северном направлении, на троллейбусе в южном направлении, затем на трамвае в юго-западном и на метро в северо-восточном направлениях. Короче говоря, я сам запутался в городских лабиринтах. Филер оказался на редкость опытным и цепким, как лесной клещ. Из старых, должно быть, кадров. В результате наших хаотических передвижений мы оказались у зоопарка. В кассы каруселила очередь из пап-мам и детишек. Продавали воздушные шарики и кукурузу. Я добросовестно приобрел билет на одно лицо. Мой же сопровождающий прошел на территорию зоологического парка бесплатно, по удостоверению. В качестве ребенка до трех лет? Этот безобразный факт меня разозлил: использовать служебное положение в личных, корыстных целях? Нехорошо. Надо бы скормить безбилетника хищникам. Хотя был он малоаппетитным, костно-худощавым, на один львино-тигриный зубок. К сожалению, крепкие клетки надежно защищали людей от зверей. Тогда я нашел водоем, где плавали быстроходно-торпедные морские котики. Для взрослой публики решетка-перегородка была, так скажем, чуть ниже пояса, что позволяло удобно наблюдать за живыми усатыми снарядами. Я сделал вид, что закладываю под решетку секретку. Когда я отошел в сторону, филер решил поинтересоваться результатом моих действий. Я, конечно же, вернулся и легким движением руки… Под отчаянные, радостные вопли детишек Фигура некрасиво шлепнулся в бассейн. Наблюдать водную феерию мне не пришлось — со скоростью гепарда я стартовал на место встречи, которое нельзя изменить. В моей истории этим местом был Тишинский рынок.

Знаменитая Тишинка встретила меня дряхлыми торговыми домишками цвета абрикосово-яблочного повидла, крикливым многоголосием, развалами старых вещей и грубыми, огнеупорными лицами. Из таких лиц вполне можно выкладывать мосты в будущее. Надеюсь, я никого не обижаю. Например, у слуг народа встречаются такие рожи, что ими только вымащивать дороги в ад. Однако не будем отвлекаться. Предельно нищие граждане великой страны продавали что-то невообразимое для цивилизованного ума: мусор, если выражаться красиво. Но чувствовали себя обладатели загадочных русских душ в этой гражданской зоне вполне сносно — спорили, пили, шутили, грелись на солнышке, вели светские беседы с дамами, похожими от алкогольных отравлений на форсистых кикимор. Словом, всюду бурлила жизнь, посмею повторить за банальным пиитом.

Полковник Орешко прятался от народного возмущения за пыльными стеклами автомобиля. Своим замызганным, неухоженным видом машина напоминала мне мою же автостарушку. Где она, страдалица? Наверное, превратилась в ржавую труху под придорожными кустами?

— Чистый? — поинтересовался мой приятель и хрустнул ключом зажигания.

— Как морской котик в океане, — ответил я.

Орешко не понял. Я коротко рассказал, как отрывал от себя хвост. Мои действия были одобрены:

— Узнаю Алекса!

— И чей этот тихушник?[8] спросил я.

— Не догадываешься?

— Фроликова?

— Его. Кроликова.

— Почему?

— Интерес он к тебе имеет, — хмыкнул Орешко. — Нездоровый. Догадайся, какой?

Я пожал плечами. Осенний город мелькал витринами, окнами, стеклами реклам, в которых плескалось жидкое, горячее золото солнца. Я ещё раз пожал плечами.

— Документы по Урану…

Орешко присвистнул, покачал головой: кому они теперь нужны, эти документы? Дела минувших дней, брат. Бывшие — это младенцы по сравнению с сегодняшней псевдодемократической властью. Те хоть по ранжиру партийному брали, по чину, а нынешние рвут такие жирные куски, что порой давятся ими до нежизнеспособного состояния. И все под лозунгом свободы и суверенитета, мать их, перекройщиков.

— Значит, трехдневный дворцовый переворот? — спросил я. — И только?

— Да, родной. Старых дураков-пердунов сменили новые. И только.

— Обидно за Отчизну.

— Не надо высоких слов, Саша, — предупредил Орешко. И был прав. Какие могут быть слова, когда зона деятельности для нас расширяется до размеров планеты всей. — Так вот, товарищ боевой, отвечаю на твой вопрос о Фроликове. Как ты понял, мы с ним друзья заклятые… — Я кивнул: заклятый друг лучше двух врагов. Полковник же продолжал: — Три дня назад у него появился… Твой, Алекс, крестник…

— Сын гоcударственно-политического чиновника? — догадался я.

— Он! — твердо ответил Орешко. — И вышла у них беседа. Правда, записать не удалось. Но в общих чертах… Какой-то у них интерес друг к другу…

— Да, черты очень похожие, — заметил я.

— Ну, да то, что Кроликов на тебя психанул, о многом говорит…

— Мне ничего не говорит, — соврал я.

— А ты подумай, покумекай, — хмыкнул Орешко со значением.

Мы подъезжали к Кунцевскому кладбищу. Вдоль длинной кирпичной стены волной тянулся пожелтевший массив листвы. Рабы Божьи тихо входили на территорию заповедника для мертвых.

Припарковав машину, мы с Орешко тоже направились к последнему приюту плоти и, быть может, души. Не без труда нашли могилу дяди Коли, НГ, Николая Григорьевича, генерал-лейтенанта. Плита была завалена влажной, холодной лиственной массой, будто пледом. Мы очистили плиту. Открыли бутылку родной водки и помянули того, кого мы знали. Помянули всех тех, кого знали и кто уже ушел от нас.

— Надеюсь, нас не слушают, — сказал Орешко, когда мы медленно пошли по аллее. Деревья шумели, сбрасывая тленный лист. Листья кружили в прозрачном воздухе, точно их придерживали не видимые для нас летучие души. — Кстати, Саша, будь осторожен. Технический прогресс у нас шагнул далеко за горизонт…

— Это я уже понял, командир, — вздохнул я и пожаловался на невозможное существование в собственной квартире. По двум причинам: жучки и секс-сексотки. — Две, понимаешь, напасти.

Орешко согласился, что квартиру надо менять. И не только по вышеназванным причинам. Фроликов меня не отпустит за здорово живешь. И по известной мне причине.

— По какой? — свалял я дурочку.

— Алмаз, Селихов, алмаз.

— Какой алмаз? — продолжал я косить под тяжелого идиота.

— Феникс который, — был настойчив мой собеседник.

— Ааа! — вспомнил я. — Так я его… того… выбросил… — Солгал. — В Москву-реку. С моста. Москворецкого. Большого. Не веришь, Кокосов?

— Не-а, — сказал Орешко. — Но могу поверить.

— Спасибо за доверие…

— А вот Сынишка и Фроликов, сладкая парочка, никогда тебе, дружок… И душу из тебя…

— Теперь все понятно как день, — проговорил я. — С помощью ГБ Сын будет пытаться выдернуть птичку. Из меня…

— Просто у тебя все, Алекс, — поморщился полковник. — Там, чувствую, комбинации поинтереснее… Многоходовая тучка, это правда…

— И что за партия, полковник?

— Российско-американская, генерал-прапорщик.

— А конкретнее?

— Лубянская защита, — сказал Орешко. — Или полеты наяву… У нас тут некоторые… как птицы… летают из окон. Маленькая такая получилась стая из трех человек. И что интересно: все они казначеи партии…

— КПСС?

— У нас одна партия. Была, — с укоризной проговорил мой приятель.

— Извини.

— Так вот, Сынишка третий день отлавливает родного отца. А тот от него как от чумы… И это тоже наводит на некоторые размышления…

— Кажется, ГПЧ тоже у сейфа-кассы стоял? — вспомнил я.

— Был у него ключик. Был, — согласился Орешко.

— А чем Сынишка занимается?

— О! Он у нас бизнесмен, — сплюнул полковник. — Торговал кукурузой, подержанными машинами, недвижимостью, теперь — банкир.