В первые жуткие месяцы работы в винном баре «Линди» она плакала каждую ночь, вернувшись домой, выливая ведра слез, снимая таким образом напряжение, которое чувствовала, прислуживая в грязном, полутемном баре.

Посетителями «Линди» были временные обитатели Сохо, мелкие хулиганы и опустившиеся футбольные болельщики, торопящиеся поскорее напиться до такого состояния, чтобы плашмя упасть лицом на стол или затеять драку, и тогда их выбрасывал на улицу вышибала бара по имени Джейк.

Если бы не Джейк, Гала ушла бы из бара через неделю, слишком напуганная клиентурой и наполненная презрением к хозяину бара, у которого была внешность подлеца. Но рядом с Джейком она чувствовала себя в безопасности. У него был рост шесть футов и три дюйма, широкие плечи бывшего форварда-регбиста и самые большие руки, которые когда-либо видела Гала. Джейк мог разбить лицо человеку одним быстрым, неуловимым движением руки. Гала знала это, потому что видела собственными глазами, как это происходило. И тем не менее глаза у него были добрейшие. Иногда ей даже казалось, что такие глаза могут быть только у невинного маленького ребенка. Джейк был единственным человеком, которого знала Гала, кому было даже хуже, чем ей. Не потому, что он имел меньше, чем она, а потому, что он гораздо больше потерял.

Семье Джейка принадлежал большой загородный дом в Уилпшире, которым владели много поколений, а также дорогая квартира на Итон-сквер; они также имели прекрасную виллу в горах около Ниццы на юге Франции. Когда-то он заработал сомнительную честь быть исключенным из одной из лучших школ Англии за то, что играл в азартные игры, — как он сам сказал ей, зарабатывая на этом довольно много денег. Потом его исключили из дорогой, со строгими правилами школы в Шотландии, где формировали характер тем, что заставляли учащихся совершать пятимильные пробеги по пересеченной местности на рассвете в любую погоду, а погода в Шотландии, да еще зимой, могла быть очень мрачной. И Джейк отказался бегать, он также отказался карабкаться по ледяным горам; он отказался натягивать паруса в штормовую погоду на море, находясь на небольшом суденышке вместе с остальными учащимися, объясняя это тем, что никто в здравом уме не будет делать такие смехотворные вещи. Если бы он не был лучшим игроком в регби, они бы давно избавились от него. Но ради школьной команды и его безутешных родителей они продолжали терпеть Джейка, пока его не уличили в том, что он пил алкогольные напитки в местном баре и общался с местными проститутками. Тогда-то его все-таки исключили, и священные врата лучших школ Британии закрылись для него навсегда.

Джейк продолжал вести бурную жизнь и стал играть в регби за «Кардифф», а потом попал в сборную Уэльса, пьянствуя и гуляя, к радости бульварной прессы и к ужасу своего тренера, пока однажды в солнечный день на международных соревнованиях между Уэльсом и Францией после очередной свалки на поле у него не закружилась голова. Сделав подачу, он на мгновение взглянул на кричащую толпу зрителей и камнем рухнул на землю.

Удар, сказали врачи, в двадцать два года! Его родители ни разу не навестили его в больнице, они давно умыли руки. Ведь по его вине их известная и свято оберегаемая фамилия попала в дешевые газеты, склонявшие ее самым ужасным образом, и им ничего не оставалось делать, как забыть о его существовании. Из семейного фонда ежемесячно в банк Хеймаркета переводилась небольшая сумма, гарантирующая, что он не умрет с голоду. Но для общества Джейк Мейбрук перестал существовать вообще.

— Мне еще повезло, что после удара у меня осталась парализованной только эта сторона лица, остальное функционирует на пять, — сказал он Гале за чашкой кофе в кондитерской «Валери» на Олд Комптон-стрит недели две после того, как она начала работать в баре «Линди». — После этого я вроде как вернулся в свою естественную среду. А теперь расскажи о себе, Гала. Тебе не место в «Линди», ты девушка другого сорта. В «Линди» нужны такие, как официантка Рита, наглая и грубая и не против того, чтобы время от времени переспать с клиентом за десятку. Ты совсем другая. — Улыбаясь своей особенной, кривоватой ухмылкой, поскольку двигалась только половина его лица, он протянул руку и провел ладонью по ее щеке. Его огромные пальцы были нежными, как у котенка. — Ты еще ребенок, — добавил он. — Тебе надо вернуться домой, к маме, ходить на вечеринки и искать хорошего мужа.

— Никогда! Я никогда не сделаю этого! — с пылом воскликнула Гала. Откусив от миндального пирожного, она мрачно жевала, а Джейк смотрел на нее, допивая кофе и улыбаясь. Проглотив последний кусочек — пирожное было восхитительным, такой вкуснятины она не пробовала уже очень давно, она запила его горячим кофе. Потом, глядя в добрые карие глаза Джейка, она поведала ему свою историю во всех подробностях, начиная с детских фантазий и постыдных турне по пивным ее матери, о своих глупых амбициях стать известной манекенщицей, как Джесси-Энн Паркер. Она открыла Джейку даже свое настоящее имя.

— Да… Хильда Мерфилд, — сказал он после трех чашек кофе и четырех пирожных. — Нет, оно действительно тебе не подходит. И только потому, что его дали тебе твои родители, не имеющие никакого воображения, ты должна жить с ним всю жизнь? Нет. Для меня, — добавил он, — ты будешь только Гала-Роза. — Его речь была образованная, принадлежащая человеку высшего сословия, и совсем не вязалась с его грубой внешностью. — Ну, тебя можно назвать еще Гала-Розовый бутончик, но ты своего добьешься, увидишь. Ты только не сдавайся, Гала.

— Но ты посмотри на меня! — горестно воскликнула она, забыв о любопытных взглядах публики, состоящей из смеси артистов, газетчиков и владельцев магазинов в Сохо, отдыхающих за кофе в «Валери» среди облаков сигаретного дыма. — Я слишком худая, мои волосы не ухожены, я обносилась и выбилась из моды. Со мной все кончено, Джейк. Я не могу позволить себе жить так, как должна жить манекенщица. Вот почему я пошла работать в «Линди»; им все равно, как я выгляжу, если только я быстро работаю и успеваю убирать столики и правильно даю сдачу. И я собираюсь экономить каждый пенни, чтобы когда-нибудь, пусть на следующий год, я смогла начать с начала. В конце концов, мне всего восемнадцать лет.

— Конечно, все так и будет, — ответил он, ободряюще пожав ей руку. — Ты должна держаться своей мечты, Гала-Роза. Ты знаешь, — добавил он, наклонив набок голову и критически оглядывая ее, — я немного разбираюсь в женщинах, и у тебя есть все, что нужно… У тебя хорошая фигура, только ты немного худовата. У тебя длинные ноги под этими джинсами. Тебе действительно нужно навести лоск…

— Мне нужна волшебная палочка, — горько вздохнула она. Но с этого дня она стала считать Джейка своим лучшим другом. Своим единственным другом.

Всю длинную зиму она продолжала работать в «Линди», съедая за день бесплатный обед, который ей полагался. Это была еда из меню «Линди», приготовленная в засаленной микроволновой печи, но очень скоро от нее начал болеть желудок, и она благоразумно вернулась к сандвичам с салатом, которые она готовила себе, покупая большой пшеничный батон на целую неделю. Иногда, когда она была уже не в силах справиться с собой, Гала позволяла себе отправиться в «Макдоналдс», где покупала гамбургер или брала маленькую порцию цыпленка домой. Время от времени они с Джейком после работы заходили в «Валери» или еще куда-нибудь, чтобы посидеть немного за чашкой кофе. Когда все оказывалось закрытым, Джейк вел ее в маленький клуб-кафе, полутемное, прокуренное место, где можно было найти что выпить и поздно ночью и где он кормил ее огромным бифштексом, который она никогда не могла доесть с ее желудком, не привыкшим к обильной пище. Дело кончалось тем, что она заворачивала остатки мяса в салфетку и в пластиковый пакет и брала его домой, чтобы доесть позже с хлебом.

За исключением тех дней, когда Джейк проигрывал свою машину, он всегда настаивал на том, чтобы отвезти ее вечером домой в своем потрепанном маленьком автомобильчике «метро», сгибаясь в три погибели, чтобы уместиться за рулем, чуть ли не касаясь коленями подбородка. Он низко пригибался к рулю, отчего становился похожим на пулеметчика в хвосте военного бомбардировщика из фильма военных лет, когда они ехали по тихой ночной Оксфорд-стрит в направлении к ее потрепанному дому, где комнаты сдавались внаем, и находившемуся на мрачной, замусоренной улице за железнодорожным вокзалом Паддингтон.