И не успел собеседник переспросить, почему, собственно, себялюбие следует считать сюртуком, а тщеславие сорочкой, как было сказано:

– А совесть? Что такое совесть, как не подштанники, которыми прикрывают срамоту, но которые всегда могут быть сняты по мере надобности совершить нечистое отправление!

После этого Юпитер метнул уж такую молнию, что пламя ее отразилось на лицах присутствующих, и опять даже физиономия Боба вспыхнула отраженным светом этого испепеляющего огня.

Почти без паузы Юпитер добавил:

– Ухожу. Меня ждет к себе министр.

И в кофейне опять воцарился полумрак, тишина, нарушаемая только шуршанием страниц.

А джентльмен, занимавшийся до того момента «Зрителем», отложил журнал в сторону и достал из кармана «Обозрение».

Начал читать эту небольшую серую брошюрку, и одновременно чувство восхищения и зависти охватило его. Профессиональной зависти.

Миниатюрный, подвижный и вместе с тем какой-то убогий, джентльмен этот был Александр Поп. Знаменитый поэт, редактор шекспировских пьес, критик, он совмещал в своей деятельности все варианты литературного труда, и все в образцовом виде, на высшем уровне. Одним словом, классик по образованию, интересам и вкусам и, в смысле более широком, по значению в литературе. Как проницательный ценитель, который первым понял народный характер шекспировского гения, он столь же ясно чувствовал силу Дефо.

Александр Поп прекрасно понимал, из-за чего так гневался доктор Свифт (это был, конечно, он). В знаменитом памфлете «Битва книг» Свифт исхлестал бичом своей сатиры невежественных писак, пытающихся рассуждать свободно и с изяществом. Он высмеял их потуги, он посвятил ряд громоносно-блистательных страниц пристрастию к отступлениям, которые лишь скрывают неспособность говорить по существу. Свифт метил во многих, в том числе в Дефо. Ведь весь свой стиль Дефо строил на маневре, на отступлении, видимом отступлении от прямой темы. Казалось бы, доктор Свифт проучил их всех отныне и вовеки. А «господин Обозрение» взял и напечатал «Отступление к отступлению». Ученый сатирик как бы попал в собственную ловушку.

Конечно, ему, этому Дефо, недостает учености, такой, как у Свифта. Однако он гораздо образованнее, чем можно подумать на первый взгляд, не говоря уже о хватке и природном уме. Иногда в отличие от доктора Свифта он просто не показывает своей учености. Но с ним надо ухо держать востро.

И какая изобретательность! Чем тоньше ход, тем проще, вроде бы проще… Но в самом деле пустяк: вопросы и ответы. Читатель спрашивает – автор или редактор отвечает. А свобода обращения с любыми предметами обретается невероятная. Положим, саму идею «Спрашивай – отвечаем» вынашивал еще Дантон, этот одаренный шалопай, который теперь повсюду говорит, что «Обозрение» всего лишь увеличенная копия его «Афинского оракула». Но у Дефо уже стиль, целая система. Умеет говорить с читателем, не отнимешь.

И понятно, почему трактирщик Боб читает «Обозрение», веря каждому слову. Сейчас много пишут, много печатают, немало и тех, кто хорошо пишет, даже очень хорошо. Но у него, у «господина Обозрение», каждое слово как бы становится выпуклым. Вещичка, поставленная на бумажный лист. Бежит перо, а мы слышим, видим, о чем он пишет. Удивительная убедительность!

Искушенный читатель бросил взгляд на страницу и поймал себя уже, так сказать, в пути, погруженным в чтение.

«Свет имеет превратное понятие о честности. Он исходит из суждений неудачников. Человек прекрасно торгует, четко ведет дела, одним словом, порядочный человек, а о нем говорят: потому и богат, что честен. Это господь наградил его! Глубокая ошибка. Зачем же благословение господне ставить в зависимость от наших достоинств? Можно богатым стать по воле божьей, но почему человек честен и деловит? Ясно, потому что богат. Ему легко, к нему товары поступают, деньги текут, доходы растут, ему и деваться некуда, кроме как честным быть. Нет у него возможности плутовать. Для такого человека мошенничество – преступление, и никакие „слава богу“ тут ни при чем».

Читатель, даже такой высокий интеллектуал, почувствовал, что у него как бы руки зачесались – деньги считать, и считать именно так, быстро и ладно, четко и без обмана. «Однако позвольте, – воскликнул про себя читатель искушенный и осведомленный, – чего же это он нас учит, когда сам весь в долгах, и не вылезти бы ему из долговой ямы, если бы…» Но «господин Обозрение», кажется, только и ждал этих возражений. Вот он уже отвечает:

«Ну что, в самом деле, за нелепые представления расплодились в наш век! Мошенник тот, что попадает в долги. Позвольте мне вас уверить, что именно долги делают человека мошенником! Вот у нас один портной имел привычку болтать: „И этот подлец, и тот проходимец…“ – „А почему?“ – я его спрашиваю. „Как же, – говорит, – долгов не отдают“. Сказал бы „не отдадут“, тогда с ним нельзя было бы не согласиться. Но он еще и добавил: „Тот подлец, кто банкрут!“ И что же? Полгода не прошло, как вижу, про него уже и в газете пишут: обанкротился! После этого стал он поскромнее. Так знайте, человек в беде – это еще не преступник».

Александр Поп почувствовал и себя пойманным. «Ловко!» – подумал.

Однако все это он думал про себя, а что написал?

Как законодатель литературных вкусов Александр Поп всех своих собратьев распределил по местам в «Болваниаде». И вот:

Но разве так было? Разве эти самые «удары» не обернулись триумфальным фейерверком из цветов? А ведь Александр Поп это знал.

Дефо тем временем был у Гарлея.

– Ну, смотрел жеребца? – спрашивал его государственный секретарь, слегка раскрасневшийся от хорошей беседы и хорошего вина (рюмка была в руке).

– Смотрел.

– И что же?

– На ногах чересчур высок. Дистанцию не потянет. Да и просят уж больно дорого. Вот мимо Ньюмаркета поеду, там еще посмотрю, может быть, найдется подходящий товар.

– Ньюмаркет… – отозвался министр, и сразу тень набежала на его лицо. – Особо там не задерживайся. Спеши на север. Шотландские попы бунтуют и чернь подстрекают. Унять их надо!

– Так какие же будут ваши меры?

– Пока меры будут твои. Наплети им с три короба. Припугни хорошенько! Наври им, да так…

– Ваша светлость, врать не мое дело…

– Ладно, ладно, называй как хочешь. Главное, чтоб результат был. Как ты тогда про ураган доложил. Вот это я понимаю! Факты, цифры, документы – глухой услышит, слепой увидит, дурак поймет. Я ведь давно тебя и приметил, с кентской истории. «Подать его сюда, – говорю, – где он?» – «А он, – отвечают, – в тюрьме». – «Что же он такое там делает, – спрашиваю, – сведения о преступниках, что ли, собирает?» – «Какое там, – говорят, – по нем самом петля плачет!»

– Ваша светлость…

– Не буду, не буду… Ты меня знаешь. Я твою голову ценю повыше того, что за нее тогда в сыске давали. Вот я и велю тебе, прижги их как следует! Что-нибудь такое, в духе доклада. Нам, мол, достоверно известно, по имеющимся сведениям… Или, может, стихами тряхнешь?

– Ваша светлость…

– Да, да, это уже твое дело. Но так, чтобы до каждого кучера дошло. Не мне тебя учить… А расходы за государственный счет. Отпечатать-то кто побыстрей возьмется?

– Я подыщу.

– Хорошо, на твое усмотрение. Потом счет представишь. А сроку тебе даю до четверга.

– Туда ехать два месяца!

– А ты сначала напиши, что там происходит, а потом и поедешь. Они ведь нас с тобой ждать не станут! Так что пиши давай. В хлысте, ох, в каком сильном хлысте ехать надо!

И с этим скаковым термином к министру опять вернулось повышенное расположение духа.

– Портвейна хочешь? – спросил он своего помрачневшего собеседника.

– Премного благодарен, не употребляю.

– Ах ты праведник! – засмеялся министр. – Какой же ты после этого «чистопородный англичанин», если от портвейна отказываешься?