Больной вопрос-1

Стоит статуя:

Мужик без хуя!

Вчера, парами банными и пивом с голавлями вялеными
вдохновлённый,
На мир взирая сквозь стакан дрянного, мутно-желтого вина,
Спросил меня приятель молодой, заботами в тот миг
не угнетённый:
– Без хуя жить для мужика – ЗА ЧТО не слишком тяжкая цена?
Я онемел. Застряла бормотуха в глотке.
Печаль сдавила, как клещами, разум мой.
Я встал, и руки приложив примерно посередке
(меж грудью и коленями), отправился домой.
Придя домой, не ел, не пил и даже
Жену любимую не смог к груди своей прижать.
– Мужик без хуя! Это ж, ёлки, надо же!
Эх, мать!
Эх, мать!
Эх, ёб же в ребра ж мать!
Всю ночь потом не спал, всю ночь потом ворочался, тоскуя.
Томил меня вопрос, и от него я отвязаться не умел
(да и сегодня, в общем, не могу):
– Как быть? Как в наше время быть без хуя?
Как ЖИТЬ без хуя в наше время мужику?
Ну, без ушей, там, скажем, без руки, без глаза.
Ну, даже без ноги, без носа, языка…
А жить без хуя – это же, зараза,
Такая мерзкая судьба для мужика!
Уснул я наконец под утро уж, с больным, разбитым телом,
А пробудившись от будильника звонка,
Решил, что не могу себе представить, хоть убейте,
ЕЩЁ ЖИВОГО, НО УЖЕ БЕЗ ХУЯ, МУЖИКА!
Декабрь 1997г.

Этапы большого пути. Этап 1

Девочка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.
Олег Григорьев
Седой интеллигент Густобрехалов,
Учитель и наставник для повес,
«Отец родной» для молодых нахалов,
Однажды вёл средь них свой sex-ликбез.
Юнцы, не умудрённые годами,
Раззявив пасть, внимали болтуну,
А тот, глаза скрывая за очками,
Врал вдохновенно «сказочку одну»:
Помню школу… Вот каким манером:
На рояле, в шляпе и пенсне,
Будучи советским пионером,
Нравилось совокупляться мне.
Было модно аристократизмом
Проявлять sex-эпильность свою.
Впрочем, не гнушался онанизма,
Этого от вас не утаю…
Ну, так вот, рояль стонал и плакал
Под моим напором молодым.
А партнёрша поддавала сракой –
Так, что заворачивался дым
Сигаретный. Пачка «Голуаза»,
Смятая, шуршала под рукой.
А партнёрша – страстная, зараза, –
Кончив, звук издала горловой.
Вы такого в жизни не слыхали,
В нём смешались ярость, похоть, плач;
Пели трубы в нём и лошади скакали;
Выла жертва, хохотал её палач…
Я был потрясён, подавлен, выжат,
Этим буйством блядского огня.
А партнёрша, – чемпион по лыжам,
Вновь впилась, негодная, в меня.
Пятый раз за вечер, между делом,
Но отмечу (с гордостью!), друзья.
Эта сучка, содрогаясь телом,
Жадным ртом добралась до хуя…
Бледный сам, с увядшими мудами,
Он свисал, как лопнувший кондом.
Но партнёрша, клацая зубами,
Забрала-таки его горячим ртом.
Превращённый ласками в кастрата,
Я не мог соитий продолжать.
И партнёрше, дочери разврата,
Заявил: – Пошла, ебёна мать!
И она «пошла»… По-чемпионски…
С места, без раздумий, враз – бегом.
Как на лыжной трассе марафонской,
Корень мой зажав зубастым ртом…
Корень оказался гибким, прочным.
Скользким. Только это и спасло.
Боль же… боль была такая, точно…
Точно в жопу сунули весло!
А леченье, – вам оно не интересно;
Что вам «охи», «ахи», йод, бинты?
Да и мне уже, признаюсь честно,
Это всё – порядком до пизды.
Умолк на миг старик Густобрехалов,
Протёр платком стекло своих очков,
С усмешкой глянул на притихших вдруг нахалов,
И – дальше врать, – как Мишка Горбачёв:
С елдаком, обмотанным бинтами,
Я понуро брёл среди кустов.
Вдруг раздался голос за кустами:
– Эй, Густобрехалов! Будь готов!
Грубый слог, но как же нежен голос!
(Я его средь тысячи б узнал.)
Девственнице, признанной красотке,
Скромной Глаше он принадлежал.
В чём тут дело? Я заволновался,
И во мрак сиреневых кустов
Я шагнул. Шагнул – и растерялся,
Проглотив слова: «Всегда готов!»
На расшитом коврике уютном,
Ослепляя совершенством наготы,
Глаша, мне в глаза глядя беспутно,
Волновала ножкою кусты.
– Ну, давай, возьми меня, мой милый! –
Из груди её раздался стон.
Ножки разошлись. Она явила
Свой набухший розовый бутон.
И сорвать цветок тот бархатистый
Не преминул бы любой другой…
Я же, с наслаждением садиста,
Пнул от всей души её ногой!!!
Не стоит ждать в конце морали,
И жемчуга искать в пыли,
Когда так густо набрехали,
И так цинично наебли!
09.1998г.