Математик ждал ее ответа. Но то, что она сказала, его ошеломило:
– Нет, я ничего не хочу сказать. Я хочу спросить… Если из третьего измерения можно войти в окружность, не пересекая ее границ, то из четвертого так же запросто можно войти в шар?
Математик торопливо достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Затем, забыв, что перед ним шестиклассники, пустился в объяснения:
– По-видимому, это именно так. Но, к сожалению, мы еще и третье измерение не освоили как следует. На плоскости, то есть в пределах первого и второго измерений, мы улавливаем все, каждую мелочь, малейшую подробность без всякого напряжения. Панорама же требует от наших глаз дополнительных усилий, и тогда мы видим мир объемным. Но интуиции на пространственное расположение фигур у человека еще не выработалось. А великий математик Гельмгольц говорил: «Геометрия – это интуиция»… Вообразить геометрические отношения интуитивно – это значит выразить те следствия, которые встретятся в мире, где эти отношения имеют силу… – Он умолк, потому что класс его не слушал. Только Сонька пристально смотрела на него, наморщив лоб от напряжения. И едва он умолк, как она снова подняла руку.
– А почему известно, что четвертое измерение есть? – спросила она.
– Сложный вопрос… – Математик снова вытер платком лоб. – Эйнштейн говорил: «Оторопь берет, когда пытаешься все это вообразить». Однако кое-что привести в доказательство существования четвертого измерения можно… Например, парадоксы многомерности… Но об этом мы поговорим когда-нибудь позже. Значительно позже…
Как только прозвенел звонок, в классе поднялся шум. Председатель совета отряда Володя Татищев спросил:
– Кто принес щетки?
Все разом так загалдели, что нельзя было ничего разобрать.
И четвертого измерения как не бывало. Говорили только о предстоящей побелке, стараясь перекричать друг друга.
В класс вошел второгодник Бульонов, или, как его все звали, Толстый Буль, его посылали в город за известью.
– Привез? – спросил у него Татищев.
– Сегодня там санитарный день. – У Буля был ломающийся бас.
– Что врешь?
– Поезжай, проверь! – огрызнулся Буль.
– Мешок не хотел таскать? Да? Тебе же дали общественное поручение, и ты должен был достать известку.
– Что я ее… произвожу? И что вы ко мне пристали? Сказано – хозяйственный магазин закрыт.
– Он врет, – сказал Игорь Смородин.
Буль быстро и будто бы беззлобно посмотрел на него. Но все знали Буля и настороженно умолкли.
– Он врет, – повторил Игорь. – Утром я видел – хозяйственный открыт.
– Ничего ты не видел, – с улыбкой ответил Буль. Глаза Игоря потемнели. Ничего не сказав более, он пошел к Булю, на ходу наматывая на кулак обрывок узкого ремня.
Буль ждал его спокойно, он был на три года старше Игоря и вдвое сильнее. В шестом Буль сидел уже второй год, и класс считал его чужаком. С Игорем дрался он не впервые, и каждый раз получалось так, что лез Игорь.
Сонька знала, что Буля ненавидели все малыши в интернате. Учителя же считали Буля туповатым, но тихим и скромным мальчиком. Должно быть, со стороны так оно и выглядело.
Игорь подошел вплотную к Булю. Тот прищурился и чуть отклонился назад.
Игорь резко размахнулся, но его обмотанный ремнем кулак задел глобус на столе учителя. Глобус упал на пол. Пластмассовая подставка разлетелась вдребезги.
И в это время в класс вошла Эмма Ефимовна.
– Что это такое? – строго спросила она.
Ребята расступились. У стола остались Буль и Игорь.
Буль опомнился первым.
– Вот он разбил, – Буль показал на Смородина.
– Не успел прийти и опять… – Учительница увидела, что кулак Игоря туго обмотан узким ремнем. – Пойдем-ка в учительскую.
Сонька хотела сказать, что Игорь вовсе не виноват, но ведь глобус разбил действительно он… Как-то все это было и так и не так.
В коридоре Игорь стянул ремень с побелевшего кулака и шел впереди учительницы, угрюмо глядя вниз. Вихры на его затылке торчали, как иголки. Длинные ковбойские штаны шаркали по ковровой дорожке.
В учительской собрались почти все учителя.
– Опять что-то натворил? – спросила завуч.
– Драку затеял в классе. Разбил глобус.
Про ремень Эмма Ефимовна ничего не сказала. И вообще, похоже было, сожалела, что привела Игоря в учительскую. Она стояла рядом с ним, высокая длинноногая, и можно было подумать, что провинилась она сама.
– А любопытно узнать, с кем подрался? – подошел к ним математик Вениамин Анатольевич.
– С Бульоновым.
– В таком случае надо было и Бульонова сюда.
– Бульонова не за что, – заметила завуч. – Я, например, еще не сделала ему в этом году ни одного замечания.
– Я тоже. – Математик неловким жестом поправил очки. – Собственно, он не дает для этого повода. Но…
В учительскую вошел директор.
– В чем дело? – хмуро спросил он, увидев Игоря Смородина.
– Подрался, – виновато ответила Эмма Ефимовна.
– Подрался с Бульоновым, Иван Антонович, – уточнил математик.
– Из-за чего? – директор подошел к Игорю.
– Он известку для побелки не привез, Иван Антонович. И врет, что магазин закрыт.
– Иначе с ним, что ли, нельзя было? У тебя всегда – чуть что – сразу в драку. Эмма Ефимовна, пусть класс сам разберется во всем этом. – И Игорю: – А вот почему тебя не было три дня, это ты мне объяснишь сейчас.
Игорь опустил голову.
– Что же ты молчишь? Надоел интернат? Игорь еще ниже опустил голову.
– Ну что ж, мы сделали для тебя все, что могли. Оставили, когда ты просил не отправлять тебя домой… И сейчас тебя никто не неволит. Только скажи, чтобы мы не волновались за тебя, не искали всюду…
– Я больше не буду, Иван Антонович. И глобус сам починю…
– Ну хорошо, иди в класс.
6
В интернатской столовой девочки помогали повару готовить обед. Сонька машинально крутила овощерезку и смотрела в окно.
На густо-синей плоскости моря, как будто спустившись с утреннего неба, возник трехмачтовый парусный корабль. Это возвращалась в порт рыболовная шхуна. Белым, похожим на дым светом наполнены были ее паруса. И нельзя было отвести глаз от этого белого корабля на ярко-синем море.
В столовую, засунув руки глубоко в карманы, вошел чумазый первоклассник Филя Горохов. Сгреб горсть нарезанной Сонькой капусты и набил себе рот.
Сонька схватила его за пальцы.
– Ну-ка, мой быстренько руки! Посмотри, какие они у тебя.
Филя осмотрел свои руки и сказал:
– Химические. Я рисовал химическим карандашом.
– Почему ты рисуешь всюду жирафов?
– Потому, что я их люблю. Хочешь, тебе нарисую жирафа?
– Где?
– Здесь на стене. Самые лучшие жирафы получаются на стенах и на заборах, а за них больше всего ругают…
– Какой гадостью у тебя испачканы руки? Это совсем не химический карандаш.
– Знаешь, Соня, они от меня спрятали в шкаф все краски и цветные карандаши, сказали – мне одному надо красок больше, чем всему интернату. А у жирафа и на шее и на спине столько пятен! Их надо закрасить, иначе какой толк, правда? Если бы мне достать фанеру, которую вчера привезли и закрыли на замок в складе, и краски.
– Рисуют не на фанере, а на холсте. Вот погоди, я тебе обязательно достану краски…
– Достань, Соня. А в склад я залезу в окно. Я знаю, где стоит лестница. И нарисую жирафа на целом листе.
Сонька присела перед Филей на корточки, но в это время ее позвали:
– Сонька, к директору!
Сонька сняла передник и вприпрыжку побежала из столовой.
В коридоре у окна остановилась, глядя на море.
К ней подошел Рыжик, ее одноклассник, щуплый мальчик с огромными серыми глазами. Он был необыкновенно любопытен, но постоянно все путал, и все считали, что нельзя верить ни одному его слову.
– Что там? – спросил он, увидев, что Сонька смотрит в окно.
– Шхуна. Видишь, идет в порт. Красиво как, правда?
– Они ловили кильку, я знаю.