Анна Петровна резко выпрямилась:

– Это выговор мне?

– Нет, это просьба. Будьте к ним терпимее. Ожесточение рождает ошибки. Нередко непоправимые. А Соня… – он помолчал, достал и опять сунул в карман очки. – Видите ли, Анна Петровна, у Сони нет родителей, со взрослыми она почти не общается, живет в своем замкнутом мире, полном непонятных для нас метаморфоз и иллюзий. В семье ребенок слышит все, о чем говорят взрослые, он день за днем, год за годом впитывает представления взрослых об окружающем мире. Это неизбежно. А Соня лишена возможности послушать хоть изредка не к ней относящиеся взрослые разговоры. Тут есть определенная сложность. Анна Петровна в раздумье опустила голову:

– Я иногда пыталась заглянуть в свое детство, – глухо сказала она. – Но не могла припомнить даже того, играла ли в куклы. У меня почему-то не осталось ярких воспоминаний о детстве. Может, его у меня просто не было?..

– Анна Петровна… – голос директора дрогнул, он некоторое время молча смотрел на эту пожилую женщину, казавшуюся всегда такой волевой, собранной и твердой… – Успокойтесь.

– Оставьте, Иван Антонович. – Анна Петровна слабо махнула рукой. – Я знаю, меня считают черствой… Дети замыкаются со мной. Соня даже отстранилась, когда я хотела ей помочь.

Анна Петровна хотела еще что-то сказать, но поспешно отвернулась и вышла.

Директор долго стоял один в пустой учительской и смотрел в окно.

Песчаной дорожкой под гулкий стук барабана проходили дети в белых рубашках.

Возле цветочной клумбы стояли два маленьких барабанщика. Быстро мелькали их палочки.

Иван Антонович медленно провел ладонью по щеке от седого виска до подбородка и почувствовал под пальцами глубокие морщины.

15

В тягостной тишине постукивал по доске и крошился мел. Математик Вениамин Анатольевич писал варианты контрольной.

И не успел он дописать до конца первую задачу, как ребята запереглядывались.

Откуда только он брал эти задачи? Его контрольные стали сущим бедствием. Некоторые девочки после контрольных работ Вениамина Анатольевича лежали с мокрыми полотенцами на лбу и жалобно стонали.

На жалобы у математика был один ответ:

– Человечество теперь ездит не в каретах и считает не на пальцах.

Если в это время за окном проносилась белая стрела, он указывал на нее и добавлял:

– Это тоже не предел.

И правда, кто-то там рассчитывал новые несущие плоскости, двигатели, от которых, казалось, раскалывается небо.

Однако до этих людей ребятам было мало дела. Их гораздо больше интересовал насущный вопрос – оценка за контрольную по математике.

Выход нашел Рыжик. Он сидел за спиной у Соньки и всегда получал пятерки, хотя не то что трудную задачу, а простой пример не мог решить так, чтобы чего-нибудь не перепутать. Но беда была в том, что Сонька никогда не спешила решать задачу, а иногда и вовсе не решала.

Договориться с Сонькой оказалось проще простого. На контрольную Рыжик приносил ей три листа копирки, и теперь все три ряда были обеспечены добротными шпаргалками.

Сейчас, словно по команде, все повернули головы к Соньке.

А она и не смотрела на доску. Водила угольником с отломленной планочкой по чистому листу.

Сосед Петрицын заглянул в Сонькину тетрадь, поморгал и протер кулаками глаза. Растерянно оглянулся.

– Че? – шепотом спросил у него Рыжик. Петрицын покрутил пальцем возле своего виска, мол, «не того».

Был дан сигнал тревоги: из одного конца класса в другой полетел хлебный мякиш с запиской Рыжику. Текст был короткий: «Не обеспечишь – задавлю. Буль».

Рыжик боялся Толстого Буля. Тот бил так, что никто не видел, и он никогда не оставлял следов; чаще всего – сзади, чуть повыше пояса. Ударит и уйдет, а после этого целую неделю болят почки. В этом году Толстый Буль решил во что бы то ни стало перейти в седьмой класс.

– Я бы сам ему решил, гаду, если б мог, – сказал Рыжик Петрицыну. – Где только Вениамин берет эти задачи?

Математик обернулся и пальцами в мелу приподнял над бровями очки:

– Что там за совещание?

– Вениамин Анатольевич, задачи очень трудные, – сказал председатель совета отряда Володя Татищев.

Он один в классе отказывался от Сонькиных шпаргалок. Если ему их подкладывали, он их незаметно рвал и решал задачи сам. Случалось, хватал пару, но не списывал.

Математик снял очки и, держа их на отлете, ответил:

– Ищите, думайте. Я предпочитаю хороший поиск, хорошую попытку десятку избитых решений. Надо учиться преодолевать трудности в математике.

Соньку манило пространство. Начерченные на бумаге геометрические фигуры ей хотелось увести в беспредельность. Более всего раздражала плоскость обыкновенной бумаги. Она чертила на листках многоугольники, симплексы, затем скручивала листы. Плоскостные изображения приобретали пространственность всегда по спирали.

В интернатской мастерской она склеила из тонюсеньких реечек кубик чуть меньше спичечной коробки и второй – побольше. Один поместила внутри другого, привязала ниточками так, что он висел как раз посередине. Возилась с этой штукой весь день, но получилось хорошо, ровно. Потом у себя в комнате, когда оставалась одна, подвешивала его против настольной лампы и гасила люстру. На стену падало удивительное отражение. Она могла сколько угодно рассматривать его.

Однажды в комнату зашел дежуривший по интернату Вениамин Анатольевич. Он долго стоял у двери, глядя на Соньку, потом тихо подошел:

– Что ты делаешь, Соня?

Сонька испуганно вздрогнула, хотела было оборвать нитку, на которой висел кубик, но математик остановил ее:

– Погоди. Объясни, о чем думаешь?

– Не знаю.

– Почему тебя интересует проекция этой штуки?

– Не знаю.

– Но ведь ты, по-видимому, что-то хочешь здесь понять?

– Да. Только я не знаю, что.

– А что тебе хотелось бы сделать с этой фигурой? Сонька сразу оживилась:

– Распилить наискосок тень.

– И что? – Математик так и впился взглядом в ее напряженные брови.

– А где ни отпили, не получится плоскость. А я никак этого не могу понять.

– Это четырехмерный куб, Соня, вот и все.

И тогда Сонька спросила:

– А что, если перепилить небо?

– Распилить вселенную? Видишь ли, твой кубик висит на нитке неподвижно. И его тень тоже неподвижна. А наша вселенная в пространственном отношении очень неоднородна. Двадцать миллиардов лет назад она представляла собой точку, затем этот чудовищный сгусток раскаленной материи стал быстро расширяться, а его температура – резко падать. Чтобы хоть как-то представить себе это явление, достаточно сказать, что через одну десятитысячную долю секунды после начала взрыва, когда только началась кристаллизация ядерного вещества, размеры вселенной составляли около тридцати километров.

У Соньки от волнения даже расширились зрачки.

– Вот это да… – прошептала она.

– Теперь подумай сама, возможно ли распилить вселенную даже мысленно.

В тот вечер он долго рассказывал Соньке об асимметрии вселенной, о соотношении вещества и антивещества, о черных дырах и квантовой структуре вакуума.

Сонька завороженно слушала его, ее воображению рисовался мир гигантов. От всего этого захватывало дух. В мире существовали силы, которые скручивали даже время.

Куб медленно поворачивался на невидимой нитке, скрещивались, сходились и расходились на стене его многочисленные грани – ничто и нигде не существовало изолированно от окружающих сил.

И сейчас, когда математик писал на доске условия контрольной работы, она думала о разлетающейся вселенной, о кривизне пространства и относительности времени.

Когда Рыжик ткнул ее карандашом в спину, она обернулась, чтобы треснуть его угольником. Но увидела круглые от страха глаза. Рыжик быстро прошептал:

– Решай скорее, а то у всех будут пары.

Сонька посмотрела на доску. И прежде чем математик дописал на доске второй вариант до конца, она решила обе задачи и швырнула назад через плечо шпаргалку.