На меня посыпался целый дождь камней, и я почувствовал как поддерживавшие меня растения начали сдавать. Я в последний раз бросил взгляд вниз, мысленно измеряя высоту моего падения, и увидел, как какая-то темная тень, внезапно отделившись от скалы, бросилась на Саргасса и вместе с ним рухнула на землю.

В ту же минуту растения, за которые я держался, с корнем оторвались от скалы, и я упал на землю в нескольких шагах от боровшихся противников.

В глазах у меня потемнело, и я лишился сознания.

Глава X

Изумительное происшествие

Когда я снова открыл глаза, я не мог сразу сообразить, где я нахожусь и что со мной произошло. Тело мое ныло, и я ощущал довольно сильную боль в голове и в кисти левой руки, как только попробовал сделать ею движение.

Я изумленно окинул взглядом вокруг. Было совсем светло, яркие солнечные лучи освещали нависшие надо мной скалы; я лежал в ущелье, голова моя покоилась на мягкой, как подушка, охапке травы, и, дотронувшись до лба, я с удивлением почувствовал, что он перевязан. Это сразу напомнило мне мое падение и всю предшествующую ему сцену. Я быстро вскочил на ноги и сейчас же снова опустился на колени. Оба эти движения убедили меня в том, что, несмотря на испытываемую мною боль, я остался цел и невредим.

Ни от Саргасса, ни от нападавшего на него неизвестного не осталось никакого следа. Впрочем, высоко стоявшее на небе солнце указывало на то, что между моментом моего падения и моим пробуждение протекло довольно много времени. Вероятно, мой обморок мало-помалу перешел в сон, что было вполне естественным после перенесенных мной волнений и утомления. Но кто же меня, однако, поднял и перенес сюда? Что произошло после того, как я лишился чувств? У меня запечатлелась в памяти фигура Саргасса, отбивавшегося от нападавшего на него незнакомца. Очевидно, он был побежден, так как иначе он не оставил бы меня в живых. Но что с ним сталось? И почему победивший его незнакомец, кто бы он ни был, оставил меня здесь совершенно одного. Тем не менее он все-таки позаботился обо мне. Повязка на голове, подложенная трава, выбор места, где я лежал, защищенный от ветра, все это указывало на то, что он не оставил меня без внимания, и в то же время не давало ни малейшей возможности предполагать, кто был этот таинственный спаситель и куда он скрылся.

Может быть, впрочем, он был где-нибудь здесь, в нескольких шагах отсюда и еще вернется ко мне.

Я выкарабкался из своего убежища и очутился, к своему большому удивлению, на проезжей дороге. На некотором расстоянии от меня живописно раскинулись небольшие пестрые домики, вдали сверкала на солнце река, с перекинутым через нее мостом, тут же, около, чернели рельсы железной дороги. Я невольно протер себе глаза. Что это сон? Обман зрения? Нет, я не ошибся! Это было действительно Пюже-Тенье. Я, точно в сказке, каким-то невероятным чудом, перенесся из Сен-Пьера сюда, перелетев, неизвестно каким образом, расстояние в несколько километров.

Между тем я отлично помнил, что, спасаясь от преследования Саргасса, я бежал совсем в другую сторону и успел сделать не более двухсот метров от дома бывшего извозчика.

Оставалось одно предположение: Дольчепиано! Только он и мог совершить подобное чудо. Неужели же это он спас меня из когтей Саргасса? Но если он разыграл роль спасителя, зачем же было оставлять меня здесь, а не довезти на том же автомобиле до гостиницы?

Кроме того, зачем же он тогда сам толкнул меня в западню? Наконец, что означало это исчезновение с моими вещами и револьвером? Я терялся в догадках. Ни одно из моих предположений не выдерживало критики.

Тем не менее я все-таки пришел к убеждению, что Дольчепиано был тут ни при чем. Но тогда как же объяснить поведение неизвестного? Оно было еще более непонятно и полно противоречий. Новое открытие заставило меня еще больше призадуматься. Я был прикрыт во время сна старым дорожным плащом, происхождение которого было мне совершенно неизвестно. Вероятно, опасаясь, чтобы я не простудился, находясь, благодаря Дольчепиано, в более чем легком костюме, мой спаситель взял этот плащ у того же Саргасса и прикрыл меня им. Сбросив его с себя, я сразу почувствовал холод в ногах и увидел, что на мне не было гетр. Шляпа также исчезла. Как объяснить этот грабеж?

Очевидно, я имел дело одновременно и с врагом и с доброжелателем. Но как отличить, где начинался один и кончался другой. Доброжелатель должен был завершить свою задачу и открыто назвать свое имя, в то же время враг едва ли устоял бы перед искушением отделаться от меня окончательно или, по крайней мере, предоставить меня собственной участи на месте падения.

Окончательно сбитый с толку, я сел на откосе дороги, недоумевая, что мне теперь следует предпринять.

Все более и более овладевавший мною голод вывел меня из раздумья. Я бросил взгляд на свой кожаный браслет. Вделанные в него часы показывали полдень.

Неужели я спал столько времени? Я вдруг почувствовал какую-то странную тяжесть в голове. Не усыпили ли меня? – мелькнула во мне мысль. Очень возможно, что, пользуясь моим бесчувственным состоянием, мой неизвестный спаситель угостил меня каким-нибудь наркотическим средством.

Я поднялся с откоса и попробовал сделать несколько шагов. Сначала меня слегка шатало из стороны в сторону, но мало-помалу ноги мои, по мере того, как я шел, перестали дрожать и, пройдя некоторое расстояние, я снова почувствовал себя бодрым и способным разобраться в окружавших меня таинственных явлениях.

Прежде всего я осмотрел карманы брюк и, к великому своему удовольствию, нашел в них несколько монет, с помощью которых можно было утолить голод и добраться до Ниццы. Остальные двести франков исчезли вместе с курткой и на возвращение их не было никакой надежды. Не пойду же я рассказывать кому бы то ни было о случившемся со мной происшествии. Меня подымут на смех. Да и, наконец, если даже я действительно попал в западню и был ограблен, кого я могу в этом обвинять? Саргасса? Дольчепиано? Но у меня не было доказательств; я мог только подозревать. Наконец, нельзя забывать, что в Пюже-Тенье я был известен под именем Падди Вельгона. Следовательно, при первой же попытке прибегнуть к содействию властей мое самозванство станет известным и я только навлеку на себя лишнюю беду.

Если бы эта особенность моего положения сделалась известна Саргассу или Дольчепиано, они бы, наверно, не нашли нужным прибегать к усыпляющему средству и перевозить меня так далеко.

Тщетно ломая голову над всеми этими вопросами, я поспешно направился в Тьен, чтобы прежде всего удовлетворить свой голод. Но не успел я сделать нескольких шагов, как мое внимание привлек лежавший около самой дороги небольшой серый узелок. Я подошел ближе и вскрикнул от удивления.

Передо мной находились, завернутые в накидку, мой жилет, гетры, шляпа и куртка, в карманах которой преспокойно лежал револьвер и двести франков, полученных мною от Кристини. Мало того, к последним были приложены еще восемь сотенных бумажек. К первой из них была приколота записка. На ней было написано:

«Прошу уважаемого Падди Вельгона принять эту сумму в вознаграждение за оказанную им помощь и поддержку».

Вся кровь бросилась мне в голову. – Дольчепиано! – невольно вырвалось у меня. Все мои сомнения исчезли. Только он один мог быть автором этой возмутительной шутки.

Итак, значит, наша борьба кончилась моим поражением. Я попался в ловушку, как ребенок, и чувствовал себя оскорбленным, униженным и бессильным отомстить за свое унижение. И что было ужаснее всего, я даже не понимал, чем я мог быть полезен итальянцу. Я только сознавал, что являюсь в его руках слепым орудием, и чувствовал, что раскрытие этой тайны повлечет за собой для меня новое унижение. Пока же я терялся в догадках.

Зачем он меня повез с собой? Что означало преследование Саргасса? Какая цель была у него, когда он спасал меня от смерти? Как объяснить похищение и затем возврат моего платья? Чего ради он возвращал мне эти восемьсот франков? Наконец, каким образом, получив мое письмо, а он сам сказал мне, что получил его, Кристини не упомянул ни слова об отсутствии денег?