— Уговорили. Придется составить вам компанию, — улыбаясь, согласился С.С. — Через пару минут буду готов. «Не зiпсую я вечiр своiм виглядом сучаснiй шикерiи? — в волнении пронеслось у него в голове. — Так чого менi переживати, нехай вони встидаються Семена Семеновича».

Уже через несколько минут они втроем спешили к Охотному ряду.

В обновленном, ярко освещенном Манеже было шумно и людно. Полный противоречивых чувств, господин Химушкин пытался все рассмотреть. Вначале он стал вглядываться в лица, буквально впиваясь в глаза с таким страдальческим, даже покаянным видом, что некоторые граждане, косясь на его жалкую, нищенскую одежду, передавали через охранников и секретарей по сто рублей на подаяние. Семен Семенович то ли нисколько не стеснялся брать милостыню, то ли до конца не понимал, что делает. Казалось, он машинально совал полученные купюры в потертый пиджак, забывая отвешивать благодарственные поклоны. Молодые люди отошли от него на несколько шагов, но каждый наблюдал за ним. Чудецкая время от времени поглядывала на хозяина квартиры с иронической улыбкой, а порой усмехалась, закрывая рот кулачком. Виктор Петрович просто не выпускал его из вида и напряженно ловил его жесты и взгляды. Молодой архитектор был растерян. Красота Чудецкой, казалось, больше не занимала его. А Химушкин все изучал физиономии и наряды новых русских. Нынешние времена позволили сказочно обогатиться многим, но то что приличными по размеру бриллиантами украшают нынче ноги и обувь, Семен Семенович не предполагал. Нет, никакой зависти к великосветской публике у него не возникало. Он удивлялся не богатству, агрессивно демонстрируемому, не лощеным, надменным лицам, а быстроте перевоплощения. «Сколько всего прошло? — с недоуменной улыбкой думал С.С. — Каких-то десять лет! Но из грязи, из нищеты, из тотального унижения шагнуть, нет-нет, прыгнуть, да, прыгнуть в невероятную роскошь! Колоссально измененная ментальность, новая манера поведения, совершенно иной человеческий образ! Браво, россияне! Браво! Да! Надменностью вы ничуть не уступите ни англичанам, ни французам, ни кому-нибудь другому из Старого Света. Как будто родились богатеями, получили аристократическое воспитание, носите княжеские и графские титулы и с раннего детства заползла в ваши души уверенность, что вы представители высшего класса. Миллионер! Хочется спросить: ну и что? Богатство — это показатель чего именно? Откровенно! Откровенно, чего-нибудь это показатель? З а б л у ж д е н и я! Да! Нет, это не я вас, господа, хочу донять своим комментарием, это я сам хочу еще глубже увериться в своей правоте. А на вас мне наплевать! Ведь ваша сотня на милостыню — не плевок ли это в мою физиономию? Вот, мол, возьми, нищета, да не завидуй, не желай нам худого, не проклинай. А то еще беду накликаешь! Да! Боитесь несчастья. А я и не завидую, не проклинаю, а смеюсь над вами и плюю, и плюю! И плюю! Как ведет себя зритель в цирке? Никак не иначе! Хохочет да сплевывает от обильной мокроты. Сплевывает и смеётся! Да, именно так-с! Без созерцания человек не состоится. Потому что оно разум укрепляет, и не только укрепляет, но развивает. А как что в Манеже, в надменном блеске пафосного величия, созерцать? При таких огнях и роскоши? Парадоксальная фраза, но в эту истину я верю: чем ярче свет вокруг, тем меньше разума внутри нас!»

— Ну что, молодежь, насмотрелся я на элиту. Отвращением отозвался мой рассудок. Но не воинственным, а брезгливо-ироничным. А что вы? Что вы разглядели в людях? Смотрим ли мы по-разному на мир или есть что-то общее? Или в вашем возрасте подобные вопросы не лезут в голову? Тогда прошу начать обход выставки. С какой галереи начнем? Как вы, Анастасия Сергеевна, думаете? Я все на вас поглядывал: вы поминутно смеялись. Но чему, никак не мог понять. Может, объясните? Что вас смешило и удивляло? Не моя ли назойливая потребность покуражиться, которую вы угадывали? Я-то знаю, вы человек глубокий, можете многое на расстоянии усмотреть и очень правильно домыслить. Меня действительно распирал смех.

— Как-нибудь позже я расскажу вам о своих наблюдениях. А теперь лучше доверимся Виктору Петровичу. Я так понимаю, что мир выставки ближе всего ему. Он пригласил нас, говорил о ее особенностях. Пусть начинает. Вы не против?

— Пожалуйста. Начнем с самых дорогих бутиков.

— Конечно, конечно! — с готовностью воскликнул Дыгало. — Я хочу показать вам несколько самых шикарных салонов. Там вокруг экспозиций одна крутизна. Следуйте за мной. Молодой человек как-то сразу понизил голос и склонился к уху Химушкина: — Ох, как я вас понимаю. Я их сам так ненавижу, что сил нет. В этом все и дело. Они мешают мне жить. Поверьте! Точно говорю. Впрочем, так же как и вам. Я-то наблюдал за вами. Вы тоже их не терпите и презираете. Уж не отказывайтесь, за эти несколько минут я многое о вас по выражению лица узнал. И обрадовался, знакомству обрадовался. Ох, мне бы их спесь, их напускное великолепие… — Тут архитектор осекся, в глазах словно пробежала молния, и он быстро прошел вперед.

«Что за признание? Совершенно непонятно, почему он так сразу передо мной сокровенные мысли вдруг выдал? — Химушкину казались не по душе речи нового знакомого. — Да и что он такое особенное во мне увидел? Странный парень. Кого он любит, кого ненавидит — мне-то какое дело? Пять минут знакомы, а он уже с откровениями лезет. Ладно, молодежь нынче сумасбродная, обойдемся без грубых нападок. Возмущаться не хочется. Недосказал что-то нынче, позже, все, что обузой на душе лежит, обязательно выскажется. Тогда и рассудим. С незапамятных времен так было.

Они остановились у галереи «Делико». В ней выставлялась антикварная мебель. Наборные шпалеры из ореха, волнистой березы, амаранта, черного и красного дерева, лимона, палисандра, яблони являли прекрасную гармонию красок и рисунков стеклярусного кабинета китайского дворца. Огромное панно украшали павлины, райские птицы и экзотические растения Востока. Не хотелось верить, что все это дерево. Казалось, стены обтянуты нежнейшим шелком. У господина Химушкина возникли даже бредовые воспоминания — он думал о каком-то утраченном прошлом, о сверхценных идеях, которыми обогащался в этих райских кущах… Поток наваждений на короткое время совершенно отвлек его от реальности.