Здоровьем меня Бог не обидел, но после двух десятков ведер – а каждое весило не меньше пуда – почувствовал слабость. Только до половины бочка наполнена. Если бы не бессонная ночь, сдюжил бы без отдыха. Едва я присел в тени крыльца…

– Сударушка твоя – хлопотунья. Добела пол в горнице выскребла. Повезло тебе.

Архелая-Анна смотрела в небо слезящимися глазами и думала о чем-то своем, наверное совершенно не относящемся к предмету разговора.

– Отдохни, говорю, а она – скребком, скребком по доскам. И молчит. Где сейчас жену такую сыщешь… молчаливую да работящую? И тебе не след сидеть-рассиживаться, коль она потом исходит.

К полудню заполнил бочку до краев и чуть живой рухнул под сиреневый куст. Причем упал так, чтоб не было видно с крыльца и из окон дома. Хотелось одного – полежать, расслабив мышцы. Но ноздри мои уловили запах старческой кожи. Открыл глаза и с ненавистью глянул на стоящую передо мной знахарку.

– От ведь работящая! – сказала она. – Милушка хату белить затеяла. Увидела известь во дворе, развела водой – мол, белить буду, и вся недолга… Травку бы в саду покосил. Зарос сад-то.

Старуха говорила что-то еще, но я уже не слушал.

Рядом с косой нашел оселок. Даже обрадовался. Присел тут же под яблоней в траву и туда-сюда, туда-сюда оселком – хоть ногам отдых дать.

– Сад-то хорош… Лесник сажал.

«Ведьма!», – ругнулся я, увидев перед собой ноги, обутые в калоши.

Она дождалась, когда я начал косить траву, и, покряхтывая, потащилась к дому.

Вскоре Милка позвала обедать.

Без аппетита съел пирожок, пожевал брюквы и, выпив стакан духовитого компоту, вылез из-за стола.

– Дак ты докоси садик-то, – каркнула вслед мне Архелая-Анна.

Проклиная все и вся, поплелся в сад. Однако злость вскоре сменилась любопытством: если я хочу чего-то добиться от ворожеи, стоит ли проявлять недовольство? Да, мне тяжело махать косой с непривычки, но не Жорке же здесь ковыряться. И никто меня не тащил сюда силком… Это «дак», произнесенное старухой… Странная у нее лексика: то «сударь», то… Черт ее разберет. Оставшуюся траву скосил в бодром расположении духа.

– Часика через полтора и поливать можно, – проговорила старуха, поджидающая меня у бочки с водой окунув палец в воду. – Сударушка-то твоя… Подсобил бы ей.

В горнице потолок голубизной по глазам бил, две побеленные стены словно снег. Милка умудрялась белить, не проливая ни капельки с помазка, – так умели только украинские хозяйки, где-то читал о подобном мастерстве.

– Загоняла тебя карга старая, – пожалел я свою подругу.

Но она, услыхав мой голос, обернулась с улыбкой:

– Сама напросилась – показать тебе, на что способна. Представь, мне приятны эти хлопоты.

Она, разговаривая со мной, продолжала двигать помазком. Ее спокойствие перешло ко мне.

– Баба Аня сказала, что Стоценко жив и здоров, но нуждается в помощи… Сама не может его разбудить. Мы с ней долго болтали – мировая бабка, если хочешь знать… Спросила у нее про покойника. Знаешь, что ответила?.. Ха-ха, «галлюцинация» – не угадал ты. И не покойника Дятел откапывал, а Стоценко, который сам себе могилу вырыл и сам туда залез. Сделал так, чтоб земля обрушилась и привалила его.

– Что-то ты путаешь, подруга. Зачем ему помирать, да еще таким извращенным способом?

По моему мнению, логики в старухиных делах не было. Много путаницы… Чего-то мне не хватало, чтоб расставить акценты в цепи событий, в которые я вовлекался. Разберемся.

Милка воровато глянула в окошко, вытерла руки о передник и выдвинула ящик стола.

– Она про свою жизнь рассказывала: на балах танцевала, к поэтам, к писателям в гости ходила. Покажу ее фотографию… Вот. Здесь ей восемнадцать. Красивая?

Интересная девушка смотрела на меня со снимка: аристократическое лицо, хрупкая фигурка, чрезвычайно выразительные, умные глаза…

В сенях скрипнули половицы. Милка схватила снимок, кинула его в стол, задвинула ящик и обхватила меня за плечи.

– Пахнет-то как, – прошамкала старуха. – Боже праведный!

В ее руках что-то деревянное, пластинчатое. Придерживаясь за спинку топчана, она подошла к окошку и села на табурет.

– Будем танцевать фламенко? – Игриво скосив глаза и поведя плечиком, Милка, как испанская танцовщица, прищелкнула пальцами и выхватила что-то из рук старухи.

Старуха хлопнула Милку по заду:

– Игрунья! – Она вздохнула: – Право, не верится, что когда-то и у меня были такие тугие ягодицы. Эх сударики вы мои.

– Кастаньеты, – сказала Милка, разглядывая тщательно отполированные, соединенные кожаным ремешком пластины черного дерева.

Архелая-Анна сфокусировала глаза на предмете в руках девушки:

– Дай-ка сюда, – протянула руку.

Просунула палец в петлю, глянула на нас и выдала ритмическую штуковину… И еще раз, только другой звуковой рисунок. Затем велела мне следовать за ней.

В сенях она сняла со стены матерчатую сумку с длинной ручкой, кинула в нее кастаньеты.

– А ты, – повернулась к Милке, – шторы достань из чемодана, что под Жоркиным лежбищем. Повесь на окна.

Я и старуха вошли в лес. Озеро было у нас с левой стороны. Сделав несколько десятков шагов, ворожея остановилась, достала кастаньеты и кивнула на куст орешника:

– Веду тебя по тропе, по которой ушел Стоценко… Сорви лист, пожуй.

Я послушно отгрыз зубами кусочек, ощутил терпкость и сплюнул зеленую массу, но не понял, что это за растение.

Тропы, о которой говорила старуха, я не видел – густая трава пружинила под ногами, паутина облепляла лицо.

– Ты ничего не спрашивай, сударь. А если и спросишь, не отвечу. Делай, что говорю, и молчи. Лишние слова – помеха.

Минуты через две опять остановились. Теперь я пожевал лист черемухи. Еще через минуту старуха заставила отпробовать на вкус лист рябины.

– А теперь смотри сюда, но руками не трогай. – Она раздвинула палкой траву, и я увидел огромный боровик… Щелкнули кастаньеты.

Около часа шли мы по лесу. Я послушно жевал, нюхал, разглядывал в траве крупные грибы – кроме боровика видел подосиновик, мухомор… И на спрятавшуюся в траве медную кружку заставила меня посмотреть старуха. Хотелось спросить, откуда в июне такие грибы крупные, зачем мне знать вкус богородской травы, если я ее по одному запаху с завязанными глазами могу отличить от алтея. Однако я молчал и послушно выполнял требования ворожеи.