Почему возник перекос в сторону зернового производства? Объясняется сие просто — новые землевладельцы быстро смекнули, на чем можно сэкономить. Первым делом позакрывали животноводческие фермы: зачем круглый год тратиться на зарплату доярок и скотников? С зерном мороки куда меньше, весной посеял, осенью убрал. Всех работников — в неоплачиваемый шестимесячный отпуск. И никаких проблем! Этих “аграриев” никакими дотациями на молоко и мясо не заинтересуешь. У них своя арифметика. Вот почему, несмотря на призывы Минсельхоза не сокращать поголовье коров, их становится с каждый годом все меньше и меньше. Не исключение и 2005 год: еще минус 405 тысяч голов. В коллективных хозяйствах осталось всего 4,3 миллиона буренок (из 17 миллионов по состоянию на 1990 год). У населения и то больше — 5,3 миллиона коров. А вот картина по областям: в хозяйствах Калужской — 51 тысяча, Тамбовской — 27, Костромской — 33, Калининградской — 21, Ивановской — 36, Архангельской — 17, Новгородской — 19, в Ставропольском крае — 40, Приморском и Хабаровском краях — по 11 тысяч коров. Валовое производство молока сократилось с 56 миллионов тонн до 31 миллиона, мяса с 10,1 миллиона тонн — до 4,9 миллиона. Раскинем объемы на число жителей в этих областях, и станет ясно, насколько удручающая ситуация с продовольствием в стране. Того же молока импортируем 6,2 миллиона тонн. Мяса в 1990 году на душу населения приходилось 68 килограммов, в 2004-м — всего 34 килограмма. В Москве, Санкт-Петербурге редко увидишь цельномолочную продукцию, “живого” молока и по стакану на ребенка не наберется, творожки, сметана, кефир, ряженка — все из так называемого “нормализованного”, а проще — из порошка. Стоматологи бьют тревогу: у малышей — сплошь кариес. Родители в панике! Их спрашивают: “Чем кормите?” — “Растишками”, йогуртами”, — отвечают. Полугодовой срок реализации продукции никого не настораживает. А зря. Массовые отравления детей запеканками, тортами, пирожными в Сочи, подмосковном Монино, других городах лишний раз свидетельствуют о том, что различные химические добавки, консерванты не на пользу здоровью. Поневоле вспомнишь русскую народную сказку про “живую” и “мертвую” воду. Испить парного молочка только-только из вымени — и впрямь омолодиться. Да где ж его сейчас найдешь? Жаль, но мы все чаще и чаще черпаем водицу из затхлых колодцев.
Почему у крестьян опускаются руки?
Дорога в ООО “Колхоз имени Циолковского”, что на древней калужской земле, проходит через Боровск. Тихая Протва, Пафнутьев монастырь, осиянные кресты на маковках церквей, старые улочки с купеческими домами на подклетях, редкие прохожие. Город основан в 1356 году и, как ни странно, не утерял самобытности. Копни в любом месте, и повеет историей Руси. Остановил машину на площади перед зданием администрации, по левую сторону — взвоз с уходящими под гору избами, садами, огородиками, справа, меж деревьев, часовенка на холме. Едва заметна с улицы. Не поленился и прошел к ней. Рядом вкопанный в землю большой деревянный крест. Часовенка, по всей видимости, была поставлена совсем недавно: свежая побелка, мощеные ступеньки, проолифленные двери. В притворе возился с раствором рабочий в заляпанной бетоном куртке.
— Можно заглянуть внутрь? — спросил у него.
— Отчего ж нельзя? — распрямился он, сторонясь. — Проходите.
Через узкие оконца едва пробивался дневной свет, и поначалу глаза совершенно ничего не различали. Тут еще не было ни росписей, ни икон, ни лампадок, даже строительные леса не успели убрать. В углу виднелась винтовая лестница, ведущая вниз.
— Там мощи боярыни Морозовой, — опередил мой вопрос рабочий. — Слыхали, наверное, о ней?
— Ну как же! Ревнительница старой веры, ярая сторонница протокола Аввакума. “Kтo не крестится двумя перстами, как Христос, — да будет проклят”.
Подумал про себя: “А ведь она и впрямь в 1675 году умерла вместе с княгиней Евдокией Урусовой в земляной тюрьме в Боровске, как же это я упустил?’’
Сразу вспомнилась картина великого русского художника Василия Ивановича Сурикова: Москва XVII века, заваленные сугробами улицы, неистовствующая толпа, розвальни с опальной Федосьей Прокопьевной Морозовой, простертое к небесам двуперстие.
Виду не показал, но в душе стало неловко за свое невежество. Осторожно спускаюсь по лестнице в склеп. На небольшом возвышении — белая каменная плита со следам надписи старославянской вязью. Сумрачно, тревожно, зябко.
— Надгробие нашли недавно, где ныне крест, — пояснил незнакомец. — Слава Богу, не разрушили!
Постояли с минуту в молчании и поднялись наверх. Яркие солнечные блики путались в молодой листве, как и мысли в голове. Хотелось поскорей дохнуть свежестью весеннего поля, ощутить благодатное дуновение майского ветра, стряхнуть с себя накипь повседневной суеты. Нутро знобило: “А ведь Раскол и поныне разделяет Русь. Как и тогда — споры о вере, земле, святынях”.
До колхоза добрался скоро. Местные крестьяне, наперекор Кремлю (после августовского переворота 1991 года оттуда пришла директива упразднить прежнюю организационную форму хозяйствования), отказались выполнять грозное предписание: “От века пахали гуртом и дальше также будем робить”. К названию хозяйства добавили лишь три буквы “о”: общество с ограниченной ответственностью. А поля, фермы, скот — как были общими, так и остались, хотя землю все-таки поделили на паи. Кто знает: может, эта дележка в конце концов обернется… гибелью хозяйства.
Стоим у кромки поля с директором Дмитрием Семеновичем Каплиным. Мужик толковый, сметливый, неравнодушный. Семнадцать лет руководит колхозом, в разных переделках бывал. Хозяйство не завалилось набок, как другие. Пускай выручка от молока и мяса невелика (при существующих ценах на технику, запчасти, горючее выжить очень трудно), но сотня-то человек при деле. Зарплата в среднем — четыре с половиной тысячи рублей. Мало. И все-таки нет нужды подаваться в отходничество. Четыреста коров, бычки. Намолотили по осени 800 тонн зерна — вроде бы не так уж и плохо, а настроение, чувствую, неважное.
— Молоко сдаем по шесть рублей за литр, — вздыхает Каплин. — Разве это мыслимо? Бутылка минералки втрое дороже.
— А поднять цену?
— Ну и сиди на этом молоке! — взрывается он. — Кто возьмет? Переработчики связаны меж собой, свое не упустят, да и торговле надо “наварить”. А цена не оглобля, высоко не задерешь, кошельки у покупателей, сами знаете, тощие, получается, мы крайние. Замкнутый круг. Иной раз хочется плюнуть на все: к чему эти муки? Ночью поворочаешься от бессонницы, а с рассветом бежишь опять в контору.
— Неужели совсем никакой помощи нет? В Госдуме депутаты каждый год до хрипоты спорят о деньгах. Что-то выделяется селу.
Каплин поморщился:
— Мы этих денег не видим. Хотя бы не мешали, и то полегчало бы.
— В смысле? — не понял я. — Кто мешает?
— Такой пример, — продолжил директор. — Прошлый год посеяли у деревни Ищеино сто пятьдесят гектаров пшеницы. Выросла колос к колосу. Думали, соберем неплохой урожай. Но тут из соседнего охотхозяйства на поле повадилось стадо кабанов, все носами перерыли! Утерлись с зерном. Так же и с картошкой. Раньше сажали до ста гектаров, сейчас вообще отказались от нее. Напрасный труд! Даже у частников в огородах пусто. Какой смысл?
— Пожаловались бы районным властям, — вырвалось у меня. — В конце концов, подали бы в суд на охотхозяйство.
— Бесполезно. Сыпят в ответ: “Ночуйте, сторожите свои посевы!” Вот и весь сказ! Охотхозяйство-то — элитное…
— А застраховать урожай?
— Не знаю таких, кому заплатили бы за ущерб.
Такой был разговор. Побывал я и в соседнем хозяйстве — ООО “Борисово”. Та же история: безденежье, убогость, долги. 21 миллион рублей надо возвращать. А за счет чего? Обнищали деревни до крайности. В Боровском районе лишь колхоз “Москва” работает с прибылью, ну еще десятка три таких крепких хозяйств наберется на всю область. В остальных — вся надежда на то, что кто-то скупит земли и что-то даст. Кто скажет, где черта, которую переступать нельзя? Из многочисленных поездок по России я понял, что вернуть веру людей в государство теперь будет весьма и весьма непросто. На памяти случай со страхованием урожая картофеля в акционерном обществе “Русское поле”, что в Каширском районе Московской области. Здесь под “вторым” хлебом шестьсот гектаров. Таких хозяйств — единицы по стране. Внедрили голландскую технологию, обзавелись современным хранилищем на 5 тысяч тонн, наладили связи с наукой. В 2002 году застраховали в компании “Росно” плантации на 20 миллионов рублей, как будто предчувствовали беду! Подошла пора уборки, а техника встала: земля словно камень. А потом, в сентябре-октябре проливные дожди. В итоге 230 гектаров ушло под снег. Оценили ущерб в 14 миллионов рублей. Однако страховщики напрочь отказались возмещать убытки.