Значит, рогавики действительно такие, как говорят южане, думал потрясенный киллимарайхиец. В лучшем случае — варвары. Они обучились кое-каким манерам, но рассудок, терпение, предвидение и самообладание им чужды. Джоссерек не знал, почему это так огорчает его. Или он разочарован? Как союзники они бесполезны — даже опасны, пока их не одолеешь или не уничтожишь, а они обречены на это из-за своей ущербности. Нет… «Я и не ожидал от них слишком многого ни в политическом, ни в военном смысле. Значит, дело в самой Доний. Она действовала так разумно, так трезво, проявляла такое знание, такой реализм, такой интерес… я не встречал ещё подобной женщины. И все это — только рябь на поверхности. Ее истинная суть таится в глубине: в ней больше от Акулы, чем от Дельфина».
Он вернулся к своей стряпне. Без помощи Доний ему пока не обойтись. Тем временем он будет продолжать свои наблюдения — авось пригодятся. Но при первом же случае он доберется до какого-нибудь рагидийского порта на западном побережье, вернется домой и скажет Мулвену Роа, что здесь Людям Моря не на что надеяться.
Дония пробежала круг длиной в три мили, вернулась и повалилась наземь, задыхаясь. Ее волосы потемнели и слиплись от пота, пот стекал по шее, струился между грудями. Его резкий дух медленно уступал место прежнему чистому запаху женщины. А глаза её вновь обрели осмысленное выражение.
— Тебе лучше? — отважился спросить Джоссерек.
— Да, намного, — кивнув, простонала она. — Они… не убьют… наши стада. Раньше они сами умрут. — И вдруг: — Ай-ай-ай-ай, как вкусно пахнет!
Приступ ярости прошел без следа.
Джоссерек брезговал есть яйца, в которых были птенцы, она же с удовольствием хрустела ими. Кролик был съедобен при наличии хорошего аппетита, но Джоссереку не хватало соли и специй.
— А ты не пей кровь, — посоветовала Дония, когда он пожаловался на это. — В пути мы будем лучше кормиться.
— Что, убьем крупную дичь? — скептически осведомился он.
— Можем и убить, если захотим, или поймать детеныша. Но не стоит утруждаться — ведь мы спешим. Я сделаю силок для птиц, и тут полно мелких зверюшек, не считая раков, мидий, лягушек, змей, улиток, трав, корней, грибов… Я говорила тебе — это щедрый край. Скоро сам узнаешь.
Она кончила есть и встала. Джоссерек, глядя на неё снизу, увидел её в сияющем ореоле и вспомнил, что «рогавики» означает «дети солнца». — Она сладко потянулась, с улыбкой глядя в обнимающий её простор.
— Сегодня будем готовиться в дорогу, — тихо и счастливо сказала она, так же слитая с настоящим, как одуванчик у её ног. — Особенно надрываться не станем. Надо и отдохнуть. Но прежде всего, Джоссерек, мы сольемся с тобой воедино.
Она манила его. Наплевать на варварство! Он бросился к ней.
Глава 10
За пять миль от Бычьей Крови они встретили тамошнюю жительницу. Она ехала на пегом мустанге проверять силки, по её словам, но, увидев незнакомцев, свернула к ним навстречу и проводила их до подворья.
Она была средних лет, высокая и худощавая, как большинство северян, с седыми волосами, заплетенными в косы, и всю её одежду составляли кожаные штаны. Украшениями служили медные браслеты, ожерелье из медвежьих когтей, фазаний хвост, заткнутый за головную повязку; кожу покрывал орнамент из ярких кругов. Седло под ней представляло собой нечто вроде подушки с петлями стремян, но сбруя была нарядная. Больше у неё с собой ничего не было, кроме спального мешка и ножа — последний явно служил инструментом, а не оружием.
А-хай! — крикнула она, натягивая поводья. — Добро пожаловать, путники! Меня зовут Эрроди, а живу я здесь.
— А я Дония из Хервара, живущая в Совином Крике на Жеребячьей реке. Мой спутник прибыл издалека, это Джоссерек Деррэн из страны под названием Киллимарайх, что за Мерцающими Водами.
— Тогда вы трижды желанные гости, — сказала всадница. — Вы устали? Может быть, кто-нибудь сядет на коня?
Джоссерек отметил, что её вежливость чисто формальна и она не проявляет наружно никаких чувств, если не считать её первого, безусловно, ритуального восклицания. Не то чтобы Эрроди держалась враждебно или безразлично: Дония говорила ему, что его особа будет интересовать здесь всех и каждого, Всадница просто вела себя сдержанно и настороженно, словно кошка. Это совпадало со всеми известными Джоссереку отзывами о рогавиках.
А вот Дония не подпадает под эти мерки. Никогда ещё он НЕ имел такой любовницы и даже не слышал о таких. Однажды между поцелуями под луной, забыв о ночном холоде, он сказал ей об этом.
— С Сидиром я сдерживала себя, — прошептала она. — О, какое это счастье — обрести друга!
И взъерошила ему волосы, и их ласки возобновились.
«А ведь больше она мне ничего не говорила, — ударило вдруг Джоссерека. — Я же полностью раскрылся перед ней. Что бы мы ни делали, душой она не со мной.
Если только у неё есть душа, если у неё есть какие-то интересы, стремления, если она способна на любовь — не только к жизни. Если она не просто здоровое животное. Нет, — возразил себе Джоссерек, — её суть гораздо глубже. Разве было у нас время, чтобы поговорить по душам? Мы шли, добывали еду, останавливались на привал, ели, играли, спали, снова играли и снова шли. Ее терзает страх за судьбу её народа… Как желал бы я, чтобы это было правдой».
Он услышал, что Дония отказывается ехать верхом, и тоже отказался из гордости — вопреки голосу своих стертых ног, как натуженно пошутил про себя. Даже в хороших башмаках он не угнался бы за Донией, когда та шла быстрым шагом. Он тоже силен и вынослив, но по-другому.
После обмена несколькими расхожими фразами Эрроди замоли чала. Джоссерек тихо спросил по-арваннетски:
— Разве ей не любопытно узнать наши новости?
— Как же, просто не терпится, — ответила Дония. — Но ведь все подворье тоже захочет послушать. Зачем же нам повторять ещё раз?
И верно, зачем, подумал Джоссерек — и ещё подумал о том, что безоружная женщина, одна, как ни в чем не бывало едет по безлюдному краю, и о том, что в рогавикском языке нет слов, выражающих благодарность. Из всего этого складывалось представление о народе, для которого терпение, мир и готовность помочь — нечто само собой разумеющееся. Как совместить с этим индивидуализм, деловую сметку и четкое осознание своих прав на собственность, о которых говорят южане, и скрытность, которую наблюдал он сам… кроме тех случаев, когда их обуревает смертоносная ярость? Он в недоумении покачал головой и поплелся дальше по степной траве.
День был ясный и ветреный. Облака неслись на белых парусах, ястреб парил в воздушном потоке, на полях топорщили крылья вороны, и лужи морщила рябь. Вокруг подворья шелестели живые изгороди, качали ветвями орешник, яблони, сахарные клены, буки. Четверо молодых женщин занимались прополкой: в таких поселениях всегда засевали небольшой участок злаками и овощами для себя и на продажу. Увидев путников, женщины оставили работу и присоединились к ним. Их примеру последовало все подворье.
Дония говорила, что подворье походит на зимовье, только оно больше. Наполовину врытый в землю жилой дом занимал восточную сторону двора — между овощными грядками и крутой дерновой кровлей поблескивали застекленные окна. Прочие стороны прямоугольника составляли конюшни, сараи, мастерские. Материалами для построек, простых и прочных, служили дерево, кирпич местной выделки, зеленый дерн. Довольно широкое применение древесины на этой равнине, которую природа обделила лесами, подсказало Джоссереку, что северяне ведут оживленный торг с лесными жителями за пределами своих земель. Большие телеги и сани, мельком увиденные им в дверь сарая, могли перевозить солидные грузы. Посреди мощенного кирпичом двора стоял ветряк, качающий воду, на южной стороне дома — солнечный коллектор, и то и другое южного производства, примитивное по меркам Ичинга, но вполне пригодное здесь. Дымовой маяк главной трубы сейчас бездействовал, но на очень высоком, укрепленном распорками шесте развевался, красный флаг. На уровне глаз к шесту был прибит череп буйвола, украшенный эмалью, — память о каком-то событии, в честь которого подворье получило свое имя.