— Очень мило вы себя ведете, у нас вообще-то гость, как никак.

После чего мы, разумеется, начали корчиться от нового приступа смеха.

Иджи довольно быстро превратилась в ручного зверька. Руфь, наверно, чувствовала себя одинокой в то лето, а Иджи умела её рассмешить. Нет, не то слово, она просто из кожи лезла, чтобы как — нибудь развлечь гостью. Мама говорила, что в то время она могла заставить Иджи сделать все что угодно, — достаточно было, чтобы её просьбу передала Руфь. Мама говорила, что Иджи со скалы спрыгнет, если об этом попросит Руфь. Так оно и было! Впервые со смерти Бадди Иджи появилась в церкви.

Она ходила за Руфью как хвостик. И чувство это было взаимным. Они были просто созданы друг для друга, могли сидеть рядышком на крыльце и хихикать всю ночь напролет. Даже Сипси над ней подшучивала. Стоило Иджи оказаться рядом, как Сипси будто про себя бормотала: «Бедняжку Иджи укусил любовный клопик».

Замечательно прошло лето. Руфь, которую дома, наверное, заставляли ходить по струнке, совершенно не умела веселиться. Но вскоре она уже подпевала вместе со всеми, стоило Эсси Ру усесться за пианино.

Мы все были счастливы, но однажды мама сказала мне, что с ужасом думает о том дне, когда закончится лето, и Руфи придется возвращаться домой.

18 июня 1924 г.

Руфь жила в Полустанке уже около двух месяцев. В ту субботу в окно её спальни кто-то постучал в шесть утра. Руфь открыла глаза. На ветке иранской мелии сидела Иджи и знаками умоляла открыть окно. Руфь, полусонная, поднялась с постели.

— Ты чего так рано?

— Ты же обещала пойти со мной на пикник.

— Я помню, но почему в такую рань? Суббота же.

— Ну пожалуйста. Ты ведь обещала. Если ты сию минуту не выйдешь, я спрыгну и разобьюсь. Что тогда будешь делать?

Руфь засмеялась.

— Ладно, а как же Пэтси Рут, Милдред и Эсси Ру? Они разве не пойдут с нами?

— Нет.

— А тебе не приходило в голову, что их тоже надо пригласить?

— Нет. Ну пожалуйста, я хочу, чтобы только ты и я. Прошу тебя! Я тебе кое-что покажу.

— Иджи, я боюсь, они обидятся.

— Ой, да не обидятся. Они все равно не собирались никуда идти. Я уже спрашивала, и они сказали, что хотят остаться дома, к ним собираются в гости их дурацкие приятели.

— Ты уверена?

— Уверена, уверена, — соврала Иджи.

— А Нинни и Джулиан?

— Сказали, что сегодня будут заняты. Ну давай же, Руфь! Сипси уже приготовила нам с собой еду — на двоих, тебе и мне. Если не пойдешь, я спрыгну, и ты будешь виновата в моей смерти. Я буду лежать в могилке мертвее некуда, а ты пожалеешь, что не пошла на какой-то несчастный пикник.

— Ну хорошо, дай хоть оденусь.

— Можешь все не надевать, только выходи скорее. Я жду в машине.

— А мы разве на машине поедем?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Ну ладно.

Иджи не стала говорить, что в пять утра прокралась в комнату Джулиана и стянула у него из кармана штанов ключи от машины. Вот почему надо было поскорее убраться из дома, пока он не проснулся.

Они поехали к местечку, которое Иджи присмотрела давным — давно: неподалеку от озера Дабл-Спрингс, с водопадом и кристально чистым ручьем, на дне которого лежали коричневые и серые камешки, круглые и гладкие, как перепелиные яйца.

Иджи достала из машины одеяло и корзинку с едой. Вид у неё был загадочный. Немного погодя она сказала:

— Руфь, если я тебе кое-что покажу, клянешься не рассказывать об этом ни одной живой душе?

— Что значит «кое-что»?

— Но ты клянешься, что не расскажешь?

— Клянусь. А что ты мне хочешь показать?

— Кое-что.

Иджи достала из корзинки пустой стеклянный кувшин и сказала:

— Пошли.

Они отправились в глубь леса. Наконец Иджи ткнула пальцем в дерево:

— Вот.

— Что — вот?

— Вон тот большой дуб.

— А-а.

Иджи взяла Руфь за руку, отвела на сто футов от дерева и сказала:

— Теперь стой на месте и, что бы ни случилось, не двигайся.

— А ты что собираешься делать?

— Не важно. Главное, смотри на меня, ладно? И тихо. Чтобы никакого шума, ясно?

Иджи, босая, медленно пошла к дубу, на полдороге она обернулась проверить, смотрит ли на неё Руфь. Не доходя футов десяти до дерева, она снова оглянулась и убедилась, что Руфь смотрит. А потом случилось удивительное. Очень медленно, на цыпочках, она подкралась к дубу, издавая при этом нежное гудение, и сунула руку с кувшином в дупло.

Внезапно Руфь услышала такой звук, будто рядом включили бензопилу. Небо почернело от огромного роя разъяренных пчел, хлынувших из дупла. В одно мгновение Иджи облепили тысячи пчел. Но она стояла как ни в чем не бывало и через минуту медленно вытащила руку с кувшином из дупла и не спеша двинулась обратно, продолжая негромко гудеть. Пока она шла к Руфи, почти все пчелы улетели. Плотный черный слой на глазах распался, и из-под него появилась улыбающаяся Иджи, целая и невредимая, с кувшином, полным дикого меда.

Она протянула кувшин Руфи:

— Вот, мадам, это вам.

Руфь, напуганная до смерти, тихо опустилась на землю и заплакала.

— Я думала, тебе конец! Зачем ты это сделала? Они же могли закусать тебя до смерти.

Иджи поморщилась:

— Ой, только не реви. Ну прости, пожалуйста. Ты что, меда не хочешь? Я же для тебя старалась. Не плачь, ну! Ведь все в порядке, я часто так делаю, и ни разу меня не ужалили. Честно. Ну вставай, дай я помогу тебе, ты вся перепачкалась.

Она достала из заднего кармана брюк некогда голубой платок и протянула Руфи. Руфь никак не могла унять дрожь, но все же поднялась, высморкалась и отряхнула платье.

Иджи хотелось развеселить её.

— Ты только подумай, Руфь, ведь я никогда раньше не делала этого ради кого-то. И никто на свете, кроме тебя, не знает, что я это умею. Я хотела, чтобы у нас была общая тайна.

Руфь молчала.

— Ну пожалуйста, не сердись на меня1

— Не сердись? — Руфь обняла Иджи: — Ох, Иджи, я не сержусь. Я просто не могу представить, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится. Правда!

У Иджи сердце застучало так, что чуть не выскочило из груди.

Когда они съели цыпленка, картофельный салат, печенье и почти весь мед, Руфь прислонилась спиной к стволу, а Иджи положила голову ей на колени.

— Знаешь, Руфь, ради тебя я могла бы убить. Любого, кто тебя когда-нибудь обидит, я сразу убью и никогда не пожалею об этом.

— Ой, Иджи, что за ужасы ты говоришь!

— Никакие не ужасы. Мне кажется, лучше убивать из-за любви, чем от ненависти. Ты не согласна?

— Я думаю, что вообще не надо никого убивать, ни по какой причине.

— Ладно, тогда я бы умерла ради тебя. Как ты думаешь, можно умереть ради любви?

— Нет, нельзя.

— А в Библии написано, что Иисус Христос умер ради любви.

— Это другое дело.

— Ничего не другое. Я согласна умереть хоть сейчас. Была бы единственным в мире покойником с улыбкой на лице.

— Не говори глупостей.

— Но я же могла сегодня умереть, разве нет?

Руфь взяла её за руку и улыбнулась.

— Моя Иджи — заклинательница пчел.

— Я — заклинательница пчел?

— Ты — заклинательница. Я слышала, что такие люди бывают, но видеть не доводилось.

— А это плохо?

— Не-ет, это прекрасно! Разве ты не знаешь?

— Вообще-то я думала, что это со мной что-то не то, может, я псих какой-то.

— Нет, это замечательно. — Руфь наклонилась и прошептала ей на ухо: — Заклинательница пчел, вот ты кто, старушка Иджи Тредгуд…

Иджи улыбнулась и посмотрела в чистое синее небо, и глаза у неё тоже стали синими. Она была так счастлива, как теплым летним днем могут быть счастливы только влюбленные.

29 августа 1924 г.

Забавно получается: многие живут рядом с человеком и не замечают, в какой момент они начали любить его. Про себя Руфь знала это с точностью до минуты. Она полюбила Иджи, когда та улыбнулась ей и протянула кувшин с медом. Чувства, которые Руфь старательно прятала, о которых старалась не думать, внезапно нахлынули на нее, и в этот миг она поняла, что любит. Поэтому и заплакала тогда. Никогда она не испытывала ничего подобного, и скорее всего, больше никогда не испытает.