Дочь старейшины встала и, покачивая своими полными бедрами, направилась к девушке, заплакавшей при этом, как раненный зайчонок.

– Заткните дуре рот! – приказала Дорхана, подождала пока выполнят ее приказ, взяла одной рукой девушку за левую грудь и подвела под нее кинжал, став так, чтобы связанному все было прекрасно видно.

Глаза несчастной Сианки, вытаращенные и взывающие неизвестно кого о помощи, залились слезами, она замычала и попыталась дернуться. Кто-то ударил ее по лицу раскрытой пятерней, и она затихла, дрожа крупной дрожью и ожидая страшной боли. Риарх вдруг понял, что девушка его не предавала, что ее действительно обманули и сейчас искалечат из-за него. Он забился в своих путах, но все было тщетно, и из его горла вырвался отчаянный, полузвериный вопль:

– Не-е-е-е-ет!..

– Что нет? – продолжая ухмыляться, с интересом обернулась к нему Дорхана.

– Я сделаю все, что вы хотите! – сквозь слезы прокричал Риарх. – Только не причиняйте зла Сианке! Ведь она же из нашего клана, даже не полукровка!

– Да кто мне что за эту безродную, да еще и без единого родственника, девку скажет? – с насмешкой ответила дочь старейшины. – Мало таких прошлой зимой на мороз повыгоняли? А ты, недоносок, заслужил урок. Я сейчас отрежу этой сучке одну грудь, и если ты будешь плохо работать языком, если хоть одна останется хоть чем-нибудь недовольна или ты не проглотишь хотя бы каплю из того, чем мы тебя скоро угостим, то от твоей подружки будет отрезаться еще кусочек… Смотри, рыжая гнида!

– Нет! – забился вновь в хриплом плаче юноша. – Умоляю тебя, не режь! Не трогай ее! Я клянусь, что сделаю все!..

Но Дорхана не обращала на его слова никакого внимания. Она крикнула кому-то из своих подручных, чтобы раскалили железо для прижигания ран, вновь приподняла нежную грудь девушки и подвела под нее кинжал, с хищным интересом смотря на нее. Затем облизала пересохшие губы, ощерилась и несколько раз провела острейшим лезвием туда-сюда. Глаза Сианки расширились еще больше, она что-то отчаянно замычала из-под кляпа и бессильно забилась в руках держащих ее. Риарх кричал, умолял, пытался вырваться, но ничего не помогало. Дорхана между тем отрезала грудь его любимой наполовину и приподняла ее, с нечеловеческой, скотской какой-то радостью смотря на стекающую по животу несчастной кровь. Она вновь облизнулась, резким движением кинжала отхватила сосок и бросила его себе в рот. Проглотив, дочь старейшины еще раз с удовольствием глянула на связанного юношу и вновь ввела кинжал в рану уже только слабо подергивающейся Сианки. Она неспешно водила ножом, ухмыляясь в лицо урезаемой, и через несколько минут, наконец, в ее руке оказалась отрезанная грудь обманутой девушки. Тут же откуда-то слева выскочил кто-то с зажатой в клещах пластиной раскаленного металла и прижег рану. Сианка выгнула спину в судороге, дернулась и обмякла в руках держащих ее, потеряв сознание.

Дорхана со змеиной улыбкой, держа в одной руке отрезанное, подошла к связанному, хрипящему от отчаяния и боли, пареньку и несколько раз шлепнула его по лицу окровавленным куском мяса, в котором уже с трудом угадывались очертания прекрасной груди его возлюбленной, которую он так любил целовать. Затем она крепко прижала страшную ношу прямо к его рту. Риарх дернулся, пытаясь сбросить с себя это, но дочь старейшины придержала кровавый груз. Затем она снова подняла грудь, выжала из нее на сходящего с ума юношу несколько струек крови и засмеялась.

– Ты, гнида рыжая, должен постоянно чувствовать последствия своего непослушания! – прошипела дочь старейшины, оттянула его пояс и сунула жуткое напоминание ему прямо в штаны.

Риарх взвыл и задергался, ощущая на себе кровь любимой, но ничего сделать не смог, только безнадежно плакал, с ужасом и отвращением смотря, как Дорхана с удовольствием облизала окровавленные пальцы и наклонилась к нему:

– А теперь ты, недоносок, будешь работать языком! И делать все, что тебе скажут, хорошо. Хоть что-либо, хоть какую мелочь сделаешь не так, то я отрежу от твоей суки еще кусок. Понял?

Риарх отчаянно закивал головой, твердо решив принести себя в жертву. Пусть, пусть будет отвратительно, противно, больно, он сделает все! Может быть, хоть этим удастся спасти Сианку, хоть искалеченной, но живой. Он себе он уже не думал, считая себя мертвым – главное было спасти любимую, спасти ценой чего угодно… Ей-то за что такие муки?! Она-то этим сволочам что сделала?! Слезы ярости и отчаяния стекали по щекам связанного.

Злобная тварь, стоящая над ним, вновь наклонилась и прошипела:

– Я вижу, ты уже пить хочешь? А я – отлить! Вот и напою… Открой пасть!

И переступив через его голову, начала садиться. Содрогаясь от отвращения, Риарх широко раскрыл рот, твердя про себя: «Я должен, я должен все вытерпеть, чтобы потом отомстить. Я отомщу!». В это время его губы вновь дотронулись до чего-то влажного и вонючего. «Раздвинь языком!», – услышал он приказ Дорханы и повиновался. «Присосись!», – и теперь он выполнил ее приказ. В его рот тут же хлынула тугая, вонючая, отвратительного горько-соленого вкуса, струя. Но он глотал, глотал, ибо знал, что спасает этим Сианку. Казалось, мерзкая процедура никогда не закончится, но все же она пришла к концу. Увы, это было еще не все, впереди Риарха ждало нечто, значительно худшее – Дорхана сдвинулась вперед, усевшись на его рот задом и начала тужиться. Юноша проглотил и это, задыхаясь от отвратительной вони. А мразь, сидящая на нем, хохотала.

Многое еще пришлось перенести несчастному до вечера, но он покорно выполнял все требования тварей женского пола, спрятав ненависть далеко вглубь. Он знал, что отомстит, если только останется в живых. Отомстит десятикратно, стократно! Уничтожит весь проклятый клан, породивший это чудовище – Дорхану! Думая так, Риарх уже не помнил, что этот клан – его родной.

А когда начало темнеть, дочь старейшины сорвала с него штаны и склонилась над ним с кинжалом в руках. Дикая боль ударила набатом, разрывая все тело на части, но он не закричал! Он даже смог заставить себя презрительно улыбаться – враги не увидят его слабости. Дорхана очень долго мучила его, лишая мужского естества. Когда она оглядывалась на презрительно улыбающегося Риарха, на лице ее отображалась досада, и она снова и снова пытала его. Но юноша терпел, терпел, пока не потерял сознания, и тьма не накрыла его.

Когда Риарх очнулся, уже вновь был вечер. Видимо, он пролежал без сознания больше суток. Юноша попробовал пошевелиться и не смог. Тогда он с трудом, после нескольких попыток, все же разлепил глаза, то некоторое время ничего не видел. Наконец зрение сфокусировалось, и прямо над собой он увидел кружащегося стервятника. Он попытался крикнуть, чтобы отогнать птицу, но из горла вырвался только полузадушенный хрип. Риарх чувствовал, что на нем лежит что-то тяжелое, и с трудом опустил глаза вниз. О, Творец! Прямо на нем лежал уже закоченевший труп его любимой… И его взгляд упирался в страшную, покрытую коркой засохшей крови и кишащую мухами рану между ее ног… Внутри, казалось, взорвался пузырь черного отчаяния. «Нет! Нет! Нет! Я же делал все, что они хотели! За что они ее убили?!», – хрипел он, дергаясь от горя. Он резко рванулся и вдруг, неожиданно для себя, понял, что руки его свободны. И тут же резкая боль пронзила его, напомнив ему о том, что он уже не мужчина. Двигаясь как можно осторожнее, Риарх снял с себя труп Сианки и, увидев в ее руке острый кусок кремня и наполовину перерезанную веревку, удерживающую его ногу, вдруг понял, почему труп девушки лежал на нем. Истекающая кровью, умирающая Сианка нашла этот кремень и поползла освобождать его… И так и умерла, перерезая веревку… Над пустынным плоскогорьем раздался хриплый, нечеловеческий вой отчаяния. Забыв о собственной боли, Риарх исступленно целовал холодные губы мертвой девушки, пока сам не потерял сознание.

Открывший глаза еще несколько часов спустя абсолютно седой человек уже не был Риархом – это было существо, живущее лишь для мести. Он был полностью спокоен и, не обращая никакого внимания на боль, взял кусок кремня из руки мертвой Сианки, освободил свои ноги и встал, пошатываясь. Оглянувшись, мститель увидел небольшую расщелину и осторожно отнес туда труп девушки. Завалив его камнями, он выпрямился и несколько минут постоял, с болью глядя вдаль, положил на могилу несколько сорванных чахлых цветочков, а затем впервые посмотрел при свете лун на собственную рану – ее явно прижигали, а значит, собирались за ним вернуться. Оставаться здесь было нельзя и он, подобрав с земли палку и тяжело опираясь на нее, поковылял прочь.