– Что же тогда не порожняк? Вот эти ваши буги-вуги – не порожняк, да?

– Это тоже порожняк. Культура – это «Слово о полку Игореве». Культура – это протопоп Аввакум. И буги-вуги вы мне не шейте. Все эти буги-вуги, всякий там Голливуд разный, джаз, мормоны, хасиды, комиксы – это все ваше, а не наше!

Рауль Абрамович тяжело вздохнул.

– Федя, ну вот ты меня усадил, чаю налил – и все для чего? Чтобы ругаться? Вадичек, ну посмотри на него!

– А что, нормально! – сказал я. – Классическая амбивалентность. Тут вам и либидо, и мортидо. Все вперемешку.

– Чего-чего? – насторожился Федька. – Какое такое мортидо?

– Фрейда читать надо! – наставительно сказал Рауль Абрамович. – Фрейд был современник Иогана Штрауса. Он жил в Вене и все понимал. Либидо – это инстинкт любви. А мортидо – инстинкт смерти. Они сопутствуют друг другу.

Федька надул щеки и забарабанил ногтями по стакану.

– Ясно, – сказал он наконец. – Берешь бабу и сверху на нее ставишь пулемет. А сам пристраиваешься сзади и сочетаешь бабу с пулеметом в едином ритме.

Так, что ли?

– О боже! – Рауль Абрамович приложил кончики пальцев к вискам. – Опять пулемет! Зачем пулемет?!

– Не нравится!.. – осклабился Федька. – Человек всю жизнь кует пулеметы, а потом вздрагивает от одного слова! Что сказал бы Фрейд?

– Фрейд увидел бы здесь комплекс вины, – сказал Рауль Абрамович. – И был бы прав. Нельзя так долго работать на войну. Это вредно для совести.

– Ой-ой-ой! – Федька покрутил растопыренными пальцами. – Да кто другой гордился бы, что он ковал ядерный щит! Что он был причастен!

– Тут нечем гордиться, Федя. На самом деле, это страшно.

– Да вам не того страшно. Вам страшно, что вы вернетесь – а там коммуняки.

– И это тоже страшно.

– Ха! – Федька вдруг оживился. – А давайте пофантазируем. Давайте представим: вот вы вернулись – а там опять коммуняки. Знаете, что тогда будет?

– Знаю, знаю, – хмуро отозвался Рауль Абрамович. – Что-то там такое «в затылок».

– Э, нет! – сказал Федька. – В затылок – это потом. Сначала вам коленки посверлят. Дрелью.

Рауль Абрамович снял очки и стал протирать их носовым платком.

– Да вы не бойтесь! – успокоил его Федька. – Коммуняки к власти не придут. К власти придем мы.

– Кто это «мы»?

– Жесткие интеллектуалы!

– И что тогда?

– Тогда будет все, как надо. Потому что мы полностью задействуем потенциал православия. Оно будет старообрядческим. Эсхатологическим.

– Это как?

– А так! Раскольники когда-то сжигали себя в скитах. Но то было давно, до технического прогресса. Сегодня все делается проще. Объявим на весь мир, что Россия в одностороннем порядке взрывает весь свой ядерный потенциал.

– Зачем?

– А затем! Мы ведь православные, спасемся! А больше никто не спасется, и черт с ними. Так прямо и скажем. Представьте картину: по стране идут молебны, в массовом порядке отпускаются грехи, все поголовно молятся. Осталась, допустим, неделя. А там – паника! Готовы все с себя снять, лишь бы мы передумали. И вот уже на всех парах несутся к нам эшелоны с окорочками, летят боинги с ананасами, плывут танкера с оливковым маслом! Валютный Фонд аннулирует все наши долги, из Баварии протягивается пивной трубопровод, а фабрики Пьера Кардена строчат для нас телогрейки!

Федька раздухарился. Он забыл про чай, вскочил с кресла и делал быстрые проходки взад-вперед по кабинету, размахивая руками. Рауль Абрамович глядел на него, как лягушка на журавля.

– Вот, – сказал Федька, остановившись. – А излишки потом продаем обратно и выводим страну из кризиса.

– Да уж, – вздохнул Рауль Абрамович. – Интеллектуальнее некуда...

– Я утрировал! – Федька сел обратно и отхлебнул из стакана. – Я намеренно сгустил! Речь о том, что выход есть, просто там засели не те люди.

– Тебя бы туда.

– Да уж ясно, что не вас.

– Федя! – сказал Рауль Абрамович. – Ты делаешь мне алох ин коп.

– Чего делаю?

– Дырку в голове. Это на идиш. Так моя мама говорила, когда я ее расстраивал.

– Идиш вы забудьте. Больше не пригодится. Там теперь язык другой.

– Где «там»?

– Там, куда вы поедете в конце концов. Где вас ждут.

– С чего ты взял, что я туда поеду?

– А куда еще? Обратно вы боитесь, а здесь деградируете.

– По-моему, это ты деградируешь.

– И я тоже. Мы тут все деградируем.

– Не обобщай.

– Да как «не обобщай»? Вон, посмотрите на Вадика. У него уже словарный запас на исходе. Он все слова забыл, кроме «козла по жизни». Разве не деградация? Я, когда в Москве жил, делал в день по пятьдесят телефонных звонков. А здесь – от силы четыре. Это жизнь, по-вашему?

– Так ты делом займись – вот и будет тебе жизнь.

– Да каким делом? На ушах стоять, что ли?

– Не надо на ушах. Это Вадик пусть стоит на ушах, он йогнутый. Но ты же ученый, Федя! Ты же физик! Найди себе научную проблему! Займись, наконец, какой-нибудь, ну я не знаю, сверхпроводимостью. Или, там, общей теорией поля.

А ты вместо этого болтаешься тут, как не скажу что. В чей кабинет ни пойдешь, заранее знаешь – там обязательно сидит Федька и несет ахинею.

– Но-но, полегче!..

– Ты должен раскрывать тайны бытия! Ты физик!

– Когда я раскрою некоторые тайны бытия, то вам мало не покажется. Это не в ваших интересах, чтобы я раскрывал тайны бытия.

– Скажи еще, что я у тебя в геенне гореть буду.

– Нет, Рауль Абрамыч, вы в нашей геенне гореть не будете!

– По разным раскидают, да?

– Именно.

– Доволен теперь? Утвердился за мой счет?

– Не напрашивайтесь в другой раз. Это вам не пулеметы строгать.

– О-о-о-о-о! – застонал Рауль Абрамович и взялся обеими руками за голову.

– Хватит! – Федька стукнул по столу пустым стаканом и поднялся. – Пойду раскрывать тайны бытия. А вы тут деградируйте дальше.

У дверей он обернулся и добавил:

– Только не жалуйтесь потом.

Когда его шаги по коридору затихли, профессор Лишайников раскачивался в кресле взад-вперед, стиснув руки в замок и глядя перед собой в одну точку.

– Рауль Абрамыч, вы чай-то пейте, – сказал я ему. – Совсем остынет...

Он горестно покивал. Медленно поднял на меня взгляд.

– Вадичек! Ну скажи на милость: за что России вот это? За что России Федька Репейников?

– Читайте Бердяева, – сказал я. – Там все написано.

– Я читал. Но почему это только в России? Почему в Японии нет?

– Это ваше большое заблуждение, что в Японии нет.

– А где оно? Где в Японии такие Федьки? Я не вижу.

– Их тут навалом. Могу показать, если хотите.

– Нет, не надо! – профессор замахал руками. – Не надо! Ты пойми, Вадичек: японцы построили мне золотую клетку. Раньше у меня была клетка железная, а теперь у меня клетка золотая. И я не желаю слышать про них ничего плохого! Пусть живут, как им нравится.

– Конечно, – согласился я. – Наше дело сторона.

Рауль Абрамович опять мелко покивал, поболтал ложкой в стакане, помолчал. Потом досадливо крякнул и взволнованно заговорил:

– Но он все-таки прав, зараза! Мы все тут деградируем, с этим не поспоришь. С кем тут общаться? Совершенно не с кем. Золотая клетка... Вот я и общаюсь с Федькой. Водку с ним пью... Стал бы я в Ленинграде пить с Федькой водку?..

Тебе вот хорошо, ты язык выучил, можешь с японцами пить...

– Так возьмите и тоже выучите!

– Я уже старенький. У меня стимула нет. Но я не о том. Ты посмотри: вот Федька. Он хам, демагог, сволочь, фашист, все такое... Он едва ли не антисемит! Но при всем том он же блестяще образован! Он знает такие вещи, о которых я

и не слышал. И еще он, паразит, просто умный! Его послушать бывает интересно.

Ты согласен, Вадичек? Согласен, что Федя блестяще образован?

– Козел он по жизни, ваш Федя, – сказал я.

Рауль Абрамович вздохнул.

– У тебя все просто... У тебя все козлы... А я вот не пойму, как это может соединяться. Такой головастый мужик – и на тебе...