Ну, с черешней или грушами все более или менее понятно. Нужно хорошенько вымыть это дело, выложить на тарелку, положить перед собой книгу и – вперед. А арбуз? Не-ет, дорогие мои, тут другое дело! Совсем другое. Там же косточки, сок течет да и корки нужно куда-то девать.
Но, как это всегда бывает с гениальными изобретениями, вмешался его величество случай. Снабженцы завезли новые кабинетные урны. Знаете, такие с педалью, при нажатии на которую открывается крышка. Отпустишь – крышка закрывается. Очень, очень удобная вещь.
Итак, в чем суть моего изобретения?
Для начала нужно обязательно сказать, что было бы крайне нежелательно, если б кто-нибудь засек меня на рабочем месте, то есть на боевом посту, не только пожирающим арбуз, но и читающим книгу. Хрен ли, спрашивается, ты тут делаешь, товарищ боец?! А оно мне надо было такие вопросы выслушивать, а тем более испытывать на себе следующие за ними оргвыводы! То есть требовалось, чтобы никто не мог меня, так сказать, взять на горячем. Или на холодном, потому что арбузы очень холодят!
Все, суть.
Арбуз режется на дольки, которые очищаются от косточек и ставятся в ряд на полку так, чтобы их можно было не только брать не глядя, но и в случае опасности прикрыть бумагой. Между ног ставится та самая урна с педалькой, под стул – обогреватель (арбуз все же здорово холодит, особенно поздним вечером), в руки берется книга и – культуру в массы.
Однажды я таким макаром умял арбуз килограмм на десять. И вот тут-то и понял, что в моем изобретении есть упущение в виде унитаза. Но, согласитесь, жрать арбуз на толчке, тем более в условиях армии, как-то не комильфо.
Расстояние до ближайшего сортира не превышало двадцати метров. О, как я их преодолевал! То бежал, то замирал, всеми силами удерживая в себе арбузную мякоть. То опять рвался вперед. Финиш был не таким скорым, как хотелось бы, но зато бурным.
Так что дерзайте, талантливые и смелые, изобретайте. И обязательно испытывайте свои изобретения.
Эх, армия, армия, чудное место. Не в том смысле, в котором А. С. Пушкин говорил «Я помню чудное мгновенье». А в том, какое получается, если ударение сделать на втором слоге. Чудес там хватает. Собственно, об одном таком я и хотел поведать.
Некоторое время, месяца три, что ли, а может и четыре, я исполнял должность почтальона. Блатная, должен сказать, должность.
Казалось бы, что хорошего? Идешь до почты пешком, в любую погоду, а это километра два-три, там помогаешь разбирать газеты, потом их и письма складываешь в вещмешок и топаешь обратно, чтобы уже в казарме раздать все это адресатам.
Но тут надо учесть вот что. Часть наша располагалась не в чистом поле, а как бы в составе поселка радистов, в котором имелось несколько домов, клуб, почта и некоторые другие здания. До ближайшего города километров тридцать-сорок. Поэтому понятно, что увольнения за пределы части, я имею в виду одиночные, у нас не практиковались. Куда ходить-то? Если в клуб – то строем, хотя и это было глотком свежего воздуха. Если в город – тоже, так сказать, коллективным образом. Словом, коллектив окружает тебя днем и ночью, изо дня в день, из месяца в месяц. Поэтому выход за забор хотя бы на час-полтора ощущался как подарок судьбы. Ну а потом кто такой почтальон в армии? Это человек, который приносит тебе весточки из дома, которых ждут там все, без исключения. Так что это еще и определенный социальный статус.
Но, собственно, разговор не об этом.
Познакомился я там с одной девушкой, которая прибыла из города на замену начальнику почты, ушедшему в отпуск. Такая у нее была должность – замещать отпускников в разных почтовых отделениях. То есть за год она меняла одиннадцать рабочих мест. Та еще работенка.
Ничего такого между нами не происходило, мы просто болтали, так как были почти ровесниками. Наверное, сыграло свою роль притяжение разных полов.
Месяц прошел, она уехала, но мы потихоньку переписывались. О чем можно писать человеку, которого практически не знаешь? Да так, ничего особенного. Пустой треп, не больше того.
Проходит какое-то время, чуть ли не год, я уже давно не почтальон, и вдруг она пишет, что у нее тогда-то день рождения и она меня приглашает. Ну бред! Кто меня отпустит к ней в город на день рождения, то есть пьянствовать?! Не сало же есть с галушками.
Проходит сколько-то дней, может, неделя, и я – так, между прочим, без всякой надежды – говорю своему начальнику об этом письме. И показываю его. Вот адрес, вот дата, подпись и все такое.
– А чего, – говорит он. – Нормально. Хочешь съездить?
– Да неплохо бы, – даже растерялся я.
– Все, решено. Готовься.
И в субботу я отправился в увольнение в город Николаев!
Там я впервые попал в настоящую украинскую хату. И попил украинского самогона. Не много, но все же.
Сколько-то времен мы просидели за столом. Час, два. Пьяным я не был, так, пару рюмок выпил. Но самогонка, как оказалось, имеет очень стойкий и резкий запах. Возвращаться с ним в часть было нежелательно. Но у меня были две вещи – время, способствующее уничтожению алкоголя в организме, и фруктовая жевательная резинка из Таллина, которая, по идее, тоже должна была способствовать. Как мне казалось.
Ну, посидели мы за столом, главном образом молодежь, и решили прогуляться. Выходим на улицу…
Надо сказать, что это была самая окраина города, куда даже трамвай не доходил. Такая самая натуральная сельская улица.
Выходим мы, значит, из ворот, я зачем-то сую в рот жвачку и закуриваю вместе с другими ребятами, и вдруг вижу невероятное. Военный патруль. Майор и два солдата. Не лейтенант, даже не капитан, а майор! Это первое. И второе – откуда они тут взялись?
Майор подзывает меня к себе, я, выбросив окурок, шлепаю к нему, стараясь обходить лужи, представляюсь. И, самое подлое, пока я вот так шлепал, жвачка у меня во рту рассыпалась в песок. Натурально! Может, это у нее такая реакция на украинский самогон, не знаю. Но по пути к майору я лихорадочно распихиваю этот песок за щеки так, чтобы он хотя бы не мешал мне говорить. Почему бы не выплюнуть, подумает кто-то. Не знаю. Неудобно, наверное, было перед майором плевками заниматься.
Подхожу, отдаю честь, представляюсь и отдаю ему документы – военный билет и увольнительную.
– Почему в зимней форме, товарищ солдат? – спрашивает.
Да у нас вся часть уже в зимней форме. Потому что холодно. Потому что командир приказал.
И тут мне в голову приходит спасительный ответ, позволяющий говорить мало – проклятая жвачка! – но веско.
– Московский военный округ, товарищ майор!
Наша часть действительно относилась к МО, в которым сезонные изменения в одежде и прочем происходят по иным, нежели на Украине, приказам и, естественно, срокам. То есть на зимнюю форму одежды переходят недели на две раньше, чем части тогдашнего Одесского военного округа.
Майор понимающе кивнул, мне даже показалось как-то по-свойски, возвращает мне документы, козыряет и произносит загадочную фразу:
– Если вас будут проверять, скажите, что вас проверил патруль с Кульбакино.
Что это означает – по сей день не знаю. Типа пароля, что ли? Мол, все в порядке, это наш, его не трогать. Или что другое? Нет, не знаю.
– Есть!
Делаю поворот кругом и оказываюсь нос к носу с двумя парнями, за которыми еще несколько минут назад я сидел за столом. Оказывается, все это время они стояли у меня за спиной. Их трое и нас, получается, трое. Да поддатые. Да место глухое, деревенское.
Потом я минут пять выплевывал изо рта этот песок, оказавшийся больше похожим на кашу-размазню с непонятными вкраплениями. Признаюсь, что больше я ту жвачку, кажется называлась она «Калев», никогда в рот не брал.
Мы всей компанией, точнее, молодежной ее частью, отправились в центр, где побродили, а незадолго перед моей посадкой на автобус распили еще бутылку какого-то вина.
В часть я добрался благополучно и вовремя, не приближаясь к дежурному близко, доложил о своем прибытии, сдал парадку в каптерку и постарался найти в казарме такой угол, чтобы не попасться на глаза отцам-командирам, кто бы они ни были. Дело плавно шло к отбою, когда меняя разыскал дневальный. Мол, тебя на КПП ждет твой начальник. А время – десятый час. Что ему надо? Да я еще с перегаром. В быстром темпе поласкаю рот зубной пастой и выхожу на КПП. Мол, здравия желаю, вот он я, все в порядке, что случилось?