– Нисколько! - горячо отстаивал свою точку зрения Громовой.

В поддержку своих доводов он приводил очень много убедительных, по его мнению, аргументов. Но когда и их оказалось недостаточно, призвал на помощь замкового - того самого солдата, к которому обращался первый раз. Но Ваня, продолжая орудовать банником, лишь промычал:

– Не мешайте вы мне...

Первые дни сообщения союзников о ходе операций на Западном фронте интересовали наших солдат. Они следили по картам, отмечали продвижение англо-американских войск. Но потом бойцы совершенно охладели к этим сообщениям - и охладели по разным причинам. Одних, к числу которых принадлежал и бывший пехотинец, вовсе не устраивало медленное, "ярдовоe", как иронически называли солдаты, продвижение союзных войск; другие ни черта не могли понять из (как будто нарочно запутанных) многословных сводок штаба верховного командования экспедиционных сил. Замковый Ваня, например, так и заявил, читая одно из сообщений:

– Филькина грамота. Разве тут что поймешь? Пускай сами читают, кто их составлял. А мне время дорого. Орудие надо чистить...

– Правильно, Ваня! - одобрил бывший пехотинец, собираясь куда-то.

Учения кончились, и батарея стояла на отдыхе в одном километре от села Гарманешти. Поэтому Громовой решил проведать своего приятеля - разведчика Сеньку Ванина, с которым он подружился уже давно, должно быть, с той поры, когда впервые встретились по пути на Харьков в 1943 году.

– Разрешите, товарищ капитан? - попросил солдат, подчеркнуто произнося слово "капитан",- звание это Гунько получил совсем недавно.

Командир батареи разрешил.

В это время у разведчиков произошло такое событие.

В "Советском богатыре" наконец появилась Сенькина статья с интригующим клишированным заголовком: "По вражьим тропам". Шахаeв, по совету которого Ванин взялся за перо, немедленно провел громкую читку. Статья читалась в присутствии автора, который скромно умалчивал о том, что от его собственного стиля не осталось ровным счетом ничего, если нe считать громкой подписи, которую редакции сохранила полностью. Напротив, Сенька настойчиво уверял всех, и особенно Акима, в том, что редакция не сократила и не изменила ни одной строчки в его тексте и что, надо полагать, из него, Ванина, в конце концов выйдет толк.

– Он, если и был, уже давно из тебя вышел,- съязвил Пинчук.- Наврал в своей статье целый короб; должно быть, у Геббельса научился врать-то. Это он только так брешет,- и, глядя на новоявленного писателя с недоверием, спросил: - А заголовок тоже ты придумал?

Сенька хотел было ответить утвердительно, но решил, что этому, пожалуй, уж никто не поверит. Признался:

– Заголовок они сами сочинили. У меня был другой... А насчет вранья ты, Петр Тарасович, брось. Я шутить сам умею.

Никита Пилюгин смотрел на Ванина с нескрываемой завистью. Во время чтения статьи молчал. А потом не выдержал, заявил:

– Не его это статья. И никакой он не автор! - Слово "автор" больше всего возбуждало в Никите зависть, хотя он и не знал, что это слово означает.

Оскорбленный "автор" требовал возмездия, обозвал Никиту страшным словом "клеветник". Спорщиков несколько утихомирил Шахаев. Но Ванин все-таки не остался в долгу. Он немедленно рассказал разведчикам историю с Никитиным отцом, о котором как-то в минуту откровенности поведал Сеньке сам Никита. История эта следующая.

В хлев Пилюгиных глухой зимней ночью забрался волк и порезал всех овец. Обнаружив это несчастье, Никитина мать обрушилась на мужа с такой бранью, что тот вынужден был спасаться бегством к соседу своему, Патрикею. Но оказалось, что и у соседа та же беда: волк порезал и у него двух овечек. Вместо того чтобы посочувствовать ему в горе и поделиться своим, Никитин отец страшно обрадовался и бегом помчался домой. Прямо с порога он крикнул своей жене: "Не реви, дура!.. Чай, не у нас одних, у Патрикея тоже!"

– Я тебе говорил, Никита, что и ты в батюшку своего удался, - заметил Ванин в конце своего рассказа.

Сенька, очевидно, еще долго отчитывал бы своего обидчика, если б не увидел входившего во двор бывшего пехотинца: при посторонних браниться не хотелось - это было бы не в правилах развeдчиков, превыше всего ставивших честь своего подразделения и ревниво оберегавших ее. Приятели потолковали вволю, а когда, артиллерист, разжившись у Ванина закуркой, ушел, Сенькa заговорил, присаживаясь рядом с Пилюгиным на Кузьмичовой повозке:

– Нет, Никита, я - автор. Самый что ни на есть настоящий автор! И кто знает, может, когда и писателем стану, буду романы сочинять, как Лев Толстой. A что ты думаешь? - заторопился Сенька, перехватив недоверчивый взгляд Пилюгина.- Захочу вот - и стану писателем. Человек, он все сможет, коль захочет. Вот, например, сказать про тебя: захочешь стать настоящим разведчиком - и станешь. На один уровень со мной подымешься. Понял?.. Впрочем, вряд ли. И насчет писателя, конечно, я того, хватил лишку,-продолжал Сенька уже с едва уловимой грустью.- Для этого тонкость в голове нужна. А у меня нет такой тонкости. Вот у Акима - у того получится. В общем, учиться нужно нам с тобой. Никита, вот что я тебе скажу,- подытожил Ванин с неожиданной серьезностью и, приподнявшись, соскочил с повозки.

Подумав, сообщил:

– Пойду соберу своих ребят, потолкую с ними.

– О чем это? - удивился Никита.

– Знаю, о чем.

– А все-таки?

– Может, о международной обстановке вопрос засвечу. Ишь ты, какой любопытный! Приходи в мое отделение, послушаешь.- И ушел, оставив Никиту в недоумении.

Аким Ерофеенко вот уже несколько минут находился в блиндаже начальника политотдела. Демин вызвал разведчика, чтобы сообщить о намерении командования послать его, Акима, на курсы политработников. До прихода Ерофеенко Демин был уверен, что Аким охотно согласится поехать на эти курсы. Однако полковник ошибся. Спокойно выслушав сообщение начподива, Аким попросил:

– Разрешите, товарищ полковник?

– Пожалуйста, говорите. Я вас слушаю.

– Если можно, оставьте меня в роте.

– Почему? - Демин даже привстал из-за стола.- Вы человек грамотный. Теперь вот вступили в партию. Из вас хороший политработник выйдет.