3

Монету в автомат я уже опустил, а набрать номер не решался. Звонить нужно было раньше, а теперь неизвестно ведь: волнуется ли жена, бродит ли по квартире, не находя себе места, или – уснула? Может, мой звонок вместо того, чтобы успокоить – разбудит ее?

– Неужели нельзя истратить на меня пять минут вашего драгоценного времени?! – снова пристала ко мне черная виолончелистка.

– Нет, нельзя! – отрубил я. И поехал работать: пока открыты улицы, пока деньги – текут…

– Большое спасибо, сэр! – вдогонку крикнула девушка. Кисло мне от ее иронии.

Но что это: на протяжении чуть ли не десяти кварталов Ист-Сайда, навстречу мне не поднялась ни одна рука. Странно. Ведь только что и десяти метров нельзя было проехать спокойно: меня рвали на части. Я свернул на Парк-авеню, она была пуста.

Огромный город уснул внезапно, как заигравшийся ребенок. Я проверил Пятую авеню: свободные такси катили по ней сплошным потоком. Пассажиров не было. Ни белых, ни черных. Вон, у здания Библиотеки мужская фигура – не подняла руку, нет, лишь шагнула к краю тротуара, и сразу к ней – один кэб наперерез другому…

Ночная гонка трудней и рискованней утренней, но меня словно кто-то подзуживал: я должен выиграть хотя бы одного пассажира!

Безлюден был Центральный вокзал, безлюдна Мэдисон-авеню. Часы показывали 12:20. На поиски клиента я положил себе десять минут. Найду, не найду – в 12:30 я уезжаю домой.

Я пересек Манхеттен по Сорок второй улице – безрезультатно. Отель «Тьюдор» тоже уснул; спали танцульки и ресторанчики на Первой авеню…

Еще десять минут. Дополнительных. Теперь уже точно – последних!..

4

Я пережидал красный свет на углу Шестьдесят седьмой улицы, когда заметил, что к перекрестку приближается черная женщина с ребенком. Она еще не достигла края тротуара, может, ей вовсе и не нужно такси.

Стая желтых акул, мчавшихся по авеню, была метрах в пятидесяти от меня, и я рванул с места, не дожидаясь переключения светофора – только колеса взвизгнули…

– В Бруклин поедете? – спросила женщина. Мальчик лет пяти, которого она держала за руку, засыпал стоя.

– Садитесь! – буркнул я, вроде бы недовольный. Совсем необязательно докладывать ей, как мне повезло. Работа в городе все равно кончилась, а я поеду домой – с включенным счетчиком.

Вот вам и ответ на вопрос вопросов: какой пассажир самый лучший? Белый? Черный? В аэропорт?.. Лучше всех тот, кто едет туда, куда мне, таксисту, нужно.

Но добра без худа не бывает: пассажирка в Бруклин оказалась сварливой, и мы – поссорились.

– Вы знаете, где находится Хайленд-бульвар? – спросила она.

– Приблизительно, – ловчил я. – А разве вы сами не знаете, где живете?

– Я не езжу домой на машине, – раздраженно ответила женщина.

– Не волнуйтесь, все будет в порядке, – примирительно сказал я: нельзя же было после всего потерять бруклинскую работу. – Разыщем мы ваш бульвар.

– Ты будешь искать, а я – платить? – взъерепенилась черная: – Имей в виду, больше десяти долларов ты с меня не получишь!

– О'кей! – сказал я. – Десять так десять.

Она унялась – захныкал ребенок. Раздался шлепок. Мальчонка заревел вовсю.

– Зачем вы его бьете? – не выдержал я. – Разве он виноват, что ему давно пора спать?

– Вы такое слыхали?! – заорала черная, словно в машине кроме нас были еще люди. – Этот дурак будет учить меня, как мне обращаться с моим сыном…

Мы находились на южной границе Манхеттена. Впереди аркадой тусклых фонарей вздыбился уходящий в Бруклин мост. Я подъехал к бровке:

– Дальше вы будете добираться без меня…

– Ты не имеешь права выбрасывать жекщину с ребенком в час ночи посреди улицы, – с угрозой сказала черная.

Но я и не собирался так поступать.

– Я остановлю для вас другой кэб – сказал я.

– На счетчике 3.85, – напомнила она, намекая, что не даст мне ни цента.

– Хорошо. Все деньги вы заплатите тому дураку, который вас повезет.

Стоило мне выйти из машины и поднять руку, как вплотную к моему чекеру подкатил кэб с включенным сигналом «НЕ РАБОТАЮ».

– В Бруклин! – указал я на мост.

Но таксист, по-моему, русский, на меня даже не глянул: он напряженно всматривался сквозь пыльное стекло: кто сидит в чекере. Всмотрелся и – двинул на мост…

Следующий кэбби поступил точно так же: остановился, всмотрелся, уехал. Третий, негр, вступил в переговоры:

– Куда она едет?

– В Бруклин.

– Бруклин большой…

– На счетчике 3.85, – сказал я. – Все деньги она заплатит тебе…

Заманчивое обещание подействовало. Однако черный кэбби открыл заднюю дверцу моего чекера, переспросил у пассажирки адрес и – направился к своей машине.

– Учти, – крикнул я, – в городе работы нет!

Таксист обернулся.

– Я знаю, – сказал он. – Но я на Хайленд-бульвар не поеду…

– Скажи хоть, как туда добираться?

– Езжай по Атлантик-авеню, миль пять. Это где-то там…

5

Мост показался мне бесконечным, как нынешний вечер. На Атлантик-авеню за мостом я почему-то не попал, а очутился на Фултон-стрит. Потом – на какой-то Марси-авеню. Кругом не было ни души, но я знал, что мы находимся в черном гетто: слишком уж часто попадались вывески контор, которые в других местах редки – «Размен чеков»…[46]

– Бродвей! – обрадовалась моя пассажирка. – Поворачивай!

Посмотрели бы вы на этот, бруклинский, Бродвей! Вместо неба над ним – грохочущая надземка. Мостовая изрыта такими колдобинами, что, если колесо попадет в одну из них, то там и останется… Кварталы трущоб с заколоченными окнами перемежаются кварталами сгоревших домов. Арендная плата в гетто настолько низкая, что домовладельцам выгоднее поджигать свои дома и получать страховку, чем сдавать квартиры внаем.

– Где-то здесь проходит Бушвик-авеню, – сказала женщина. – Нам нужно туда. Кажется, это справа…

Я послушался, и мы опять потеряли дорогу. А на счетчике было уже тринадцать с лишним долларов.

Внезапно окрестность ожила. На пустыре, окруженном развалинами, горели костры, резвились дети, гремела музыка. У костров громко разговаривали и смеялись черные оборванцы: то ли бездомные, то ли обитатели окрестных трущоб. А над всем этим адом царила вырвавшаяся из туч луна, заливавшая и руины, и пустырь, и лица призрачным, потусторонним светом…

Шел уже семнадцатый час моего рабочего дня, и я думал: «Они коротают ночку у костров потому, что не устали за день. Они не идут спать потому, что утром им не нужно вставать на работу. И рассказывайте кому угодно, только не мне, об угрожающем проценте безработицы в черных районах. Водители требуются в любом гараже. Таксистские права оформляются в три дня. Потомственная клиентура офисов „Размен чеков“ не желает работать!».

Да, их прадеды были рабами. Но разве жизнь русских крепостных была светлей, чем жизнь американских негров? И тех, и других хозяева продавали, как скот. В России рабство было отменено в 1861, в Америке в 1864 году… И я не понимаю этой логики: «Меня считают человеком второго сорта, поэтому я хочу жить за счет тех, кто меня презирает…»

Впитав вместе с материнским молоком философию потомственных люмпенов: «нам положено», вступит через несколько лет в жизнь и этот мальчик, которого мама лупцует за то, что среди ночи ему хочется спать и который был рожден на свет Божий лишь с той конкретной целью, чтобы увеличивался ежемесячный чек пособия его родительницы…

Я протянул руку назад, и ребенок, выглядывавший из окошка перегородки, взял ее горячими влажными пальчиками.

– Давай отвезем твою маму домой, – предложил я мальчишке, – а ты оставайся. Будем жить в моем чекере, есть мороженное и сосиски. Скоро ты подрастешь и станешь кэбби, как я. Согласен?

Мальчик тихонько засмеялся и осторожно отстранил от себя мою руку: Великий Соблазн… Грюкнуло приставное сиденье, я оглянулся. Мальчонка прижался к маме. Она улыбалась, наша ссора была забыта, мы ехали по бульвару Хайленд…