Сказал, уставив взгляд во что-то над головой Сидоренко:

– Я отбрасываю ваши инсинуации. Категорически и решительно. Наговорил ваш Микитайло глупостей, а вы, ответственные работники прокуратуры и милиции, как младенцы, уши поразвесили. Я не позволю! Не позволю шельмовать себя, поняли?! Какие-то тысячи, сотни тысяч… Смешно… Пошла мода – мафия, коррупция. Рашидовщина вам покоя не дает. Лавров захотелось. Орденов и медалей. Фига вам будет, а не ордена. Ногою под зад из прокуратуры. Это же надо, чернить кадры! Руководящие кадры, на которых держится государство. Потому что мы дело делаем, мы эту власть укрепляем и сами – власть, народ нас выбрал, и мы служим ему, а тут выползает какая-то прокурорская вошь, что только и знает сосать кровь у трудящихся. Но со вшами и блохами у нас один разговор – нещадно давить! Как паразитов!

«А в нем пропадает неплохой оратор, – думал Сидоренко. – Если бы был честным и порядочным… Организатор, энергичный, но что поделаешь – преступник… Ну и демагог! Слова какие произносит, на митинге такому и поверить можно…»

Встал и сказал:

– Ухожу, пока вы не раздавили меня, как блоху. Однако мы еще встретимся, и не обещаю, что эта встреча будет приятной. Для вас, конечно.

Он направился к двери.

Глава V

МАРАФОН

(Окончание)

В дверь без стука заглянул коротко остриженный человек в роговых очках. Смерил Соханя любопытным взглядом, сказал:

– Меня направили к вам. – Зашел в кабинет, отрекомендовался: – Лукьян Петрович Марчук. Откликнулся на ваш запрос по радио:

«Вот и первая ласточка…» – обрадовался Сохань и почему-то вспомнил поэта, пропел в мыслях: «Что день грядущий мне готовит, его мой взор напрасно ловит…»

Сергей Аверьянович вышел из-за стола, подал гостю стул, сел напротив, приготовился слушать.

– Значит, услышал я радио, – сказал Марчук, – вчера вечером, а сегодня отпросился с работы…

– Мы дадим вам справку, – перебил Сохань, но гость, возражая, покачал головой:

– Нет необходимости. Надеюсь, не задержите? Так вот, говорили по радио про Хусаинова и гараж. А я как раз и дал ему ключ. Не жалко, я в гараже только по субботам и воскресеньям бываю, работа, знаете, устаешь…

– Где работаете? – поинтересовался Сохань.

– Выходит, не слыхали? – удивился Марчук. – А обо мне в газетах пишут и по радио… Заслуженный строитель.

Сейчас Сохань вспомнил и осудил себя: как он мог забыть, о Марчуке газеты действительно писали…

– Откуда вы знаете Хусаинова? – спросил.

– Его племянник со мной на строительстве – вот так и познакомились. Сколько раз выпивали, а потом, когда я новую машину брал, то занял денег у Филина. Дал, не задумываясь, целую тысячу. Потом ключ от гаража попросил: у меня гараж что надо – бар в подвале, и, думаю, Филя туда с девкой заглядывает. Жена у него строгая и Филиных поклонниц не выносит.

Сохань достал из ящика ключ.

– Ваш?

– Мой, точно мой, попросил соседа-токаря, тот и выточил. А то в мастерской такие ключи не делают. А почему вы ко мне обратились по радио?

Сохань решил все рассказать.

– Хусаинов подозревается в преступлении. Кажется, что именно в вашем гараже он оборудовал тайник. Надо, Лукьян Петрович, найти его. Если не возражаете.

– Зачем возражать. Идите. Это же надо, – пожал плечами Марчук. – Филя и вдруг преступник? Никогда бы не поверил. Пижон, это точно, да с девушками валандается… Говорили, правда, сидел, но не злой и деньги мне одолжил…

Сохань не стал обсуждать с Марчуком Филины достоинства – вызвал машину и опергруппу, и через полчаса они уже открывали гараж.

Не зря Марчук слыл знатным строителем – гараж больше напоминал уютный домик: тщательно оштукатуренные и побеленные стены, деревянная лесенка в подвал, где стоял длинный дубовый стол и такие же лавки. У стены приличный диван и рядом шкаф из импортного гарнитура. Дверь около лестницы вела в кладовку с полками, уставленными банками с прошлогодними соленьями и компотами.

Сохань сел на лавку у стола, а Марчук открыл банку с компотом из черешни, налил две полные кружки, пристроился рядом, с интересом наблюдая за работой оперативников. Лейтенант Рыбчинский почти ползал по покрытому линолеумом полу, выстукивая его, а Лукьян Петрович заметил:

– Напрасно стараешься, парень. Я этот пол для себя клал, в нем нет ни одной щели.

Рыбчинский залез под резную деревянную лестницу и вскоре осторожно поднял руку. Постучал по линолеуму, прислушался и почти растянулся на полу.

– Отвертку или стамеску, – попросил. Засунул отвертку под плинтус – тот отошел легко, и Рыбчинский отвернул линолеум. Сел и растопыренными пальцами пригладил взлохмаченные волосы.

– А вы уверяли… – с укором посмотрел на Марчука.

– Что-что? – не понял тот.

– Не «что-что», а тайник, – объяснил Рыбчинский. Сохань с шумом отодвинул лавку и метнулся к тайнику.

– Понятых сюда! – приказал.

Вместе с лейтенантом они подняли линолеум – под ним был вмонтирован и накрыт фанерой тайник. Подняли фанеру, под ней обнаружили сверток, упакованный в целлофановый мешок.

– Понятых попрошу подойти поближе, – пригласил Сохань и только после этого вынул мешок. Положил его на стол, достал что-то завернутое в белую полотняную тряпицу – понятые склонились над пакетом. Сохань развернул его: на полотне лежали пистолет и пачки денег.

Марчук удивленно свистнул, а Сохань устало опустился на скамью, кажется, на этот раз ему повезло.

– Ого! – потянулся к деньгам один из понятых. – Сколько же здесь?

Сохань разложил пачки на полотне: всего четыре пачки, накрест заклеенные бумажными лентами. В одной, как было обозначено карандашной пометкой, было пятьсот тысяч, а в трех остальных – по сто.

– Восемьсот тысяч! – испугался понятой. – И пистолет. Вот так находка!

Сохань почувствовал, как у него стали чесаться руки. Он бережно завернул все обнаруженное в полотняную тряпку.

Через два часа эксперты сообщили: на рукоятке отпечатки пальцев Хусаинова, и пуля, какой был убит Хмиз, выпущена из этого пистолета.

Псурцев приказал секретарше не тревожить его и закрылся в кабинете. Вытянулся на диване, не снимая обуви. Все еще пребывал под впечатлением неприятного разговора с Пирием. Они встретились в исполкомовской столовой, присели за отдельный столик, и Пирий, убедившись, что никто не услышит их разговор, сказал почти шепотом:

– «Важняк» из Киева копает глубоко. Собирает на меня компромат, арестовал моего шофера Микитайло, и тот развязал язык. Микитайло сидит у тебя в следственном изоляторе. Нужно принять меры и остановить эту болтовню. Чтобы замолчал – и навсегда. А также отрекся от прежних обвинений.

Псурцев лишь покачал головой: Пирию легко приказывать, а вот как укоротить язык Микитайло? Не так просто… Нет у него своих людей в следственном изоляторе. Есть, правда, старший лейтенант Макуха, который заглядывает ему в рот и давно хочет стать капитаном. Если продвинуть его, он выполнит все приказы, но на крутом повороте может и продать…

– Как хочешь, так и поступай. Не понимаешь? Если сгустились тучи надо мной, значит, и над тобой. Кровь из носа, а Микитайло должен замолчать!

Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.

Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.

– Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…

Старший лейтенант переменился в лице.

– Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.

– В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.

Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.