И вот наступило 14 декабря 1825 года, в 11 часов утра ко дворцу стали съезжаться люди для присяги (и Синод, и Сенат уже присягнули), и вот Николай получил известие о том, что в Московском лейб-гвардии полку бунт, в гренадерском полку бунт, что оба полка идут на Сенатскую площадь, а с ними часть московского гвардейского экипажа, что несколько старших офицеров ранено бунтовщиками Николай приказал построить батальон Преображенского полка, который приветствовал его как командира и государя, и пошел во главе батальона на Сенатскую площадь, куда стал подтягивать другие верные ему части: Измайловский полк, кавалергардов, конную гвардию и артиллерию.

{71}

Время шло, а декабрьские дни очень коротки. С одной стороны была Нева, а с другой строился Исаакиевский собор; голытьба сбегалась на зрелище, в верные Николаю части летели поленья и камни. Но Николай попытался кончить дело миром.

Сначала на переговоры отправился генерал-губернатор Петербурга Милорадович, который нес определенную ответственность за то, что произошло. Милорадович был очень популярен среди солдат, и нет сомнения, что он уговорил бы их разойтись по казармам. Но когда это стало совершенно очевидным, к нему подошел Каховский и выстрелил в него сзади в упор. Милорадович упал с лошади; его унесли в ближайшую казарму, где через два часа он умер. Умирал он в сознании и все время спрашивал, кто в него стрелял. Тот, кто был рядом, не мог понять такого интереса и сказал, что стрелял какой-то штатский. Тогда Милорадович улыбнулся и сказал, что он счастлив, потому что убит не солдатом. Видимо, ему было больно сознавать, что его могли убить солдаты, к которым он относился очень хорошо.

Затем к бунтовщикам был отправлен митрополит Серафим, первоприсутствующий член Синода. Но он не смог дойти до солдат, ему просто не дали говорить, угрожая расправой. Тогда Алексей Орлов (его родной брат Михаил был одним из деятельных заговорщиков и создателей тайного общества) повел в атаку кавалергардские конногвардейские полки, чтобы рассеять лошадьми восставших, но площадь была подо льдом, а лошади не были подкованы на лед, поэтому из этого ничего не вышло. Атака была предпринята без палашей (без холодного оружия), просто чтобы разбросать толпу, никого не калеча, т. е. намерения были достаточно гуманные.

Восставшие отвечали пулями, несколько человек были ранены. И тогда Васильчиков, обращаясь к императору, сказал: «Ваше величество! Ничего не поделаешь — нужна картечь». Начинало смеркаться, и оставлять все это на целые сутки было невозможно.

Николай ответил: «Неужели вы думаете, что в первый день своего царствования я должен пролить кровь своих подданных?» На что получил простой ответ: «Это необходимо, чтобы спасти империю».

Был дан выстрел несколькими пушками (а отнюдь не залпы батарей), и сразу все побежали к Неве. Площадь была мгновенно очищена, стали ловить заговорщиков. Солдат возвращали, куда следует, но не наказывали: выяснилось, что они просто ничего не понимали, их обманули. Что касается заговорщиков, то некоторые стали сдаваться сами, а некоторых пришлось искать день-два, но собрали их быстро. Сразу удалось выяснить, что диктатором был назначен князь Трубецкой, но он на площадь не явился, а спрятался в доме австрийского посла (они были женаты на родных сестрах — урожденных маркизах Лаваль). Туда для переговоров был послан министр иностранных дел, который убедил посла выдать Трубецкого.

К этому времени в руках Николая был черновик, написанный рукою Трубецкого, где была изложена программа действий на Сенатской площади. Он лично допрашивал Трубецкого, не показывая ему этого черновика и убеждая покаяться, рассказать обо всем, и тогда, может быть, все кончилось бы более или менее благополучно. Но князь все отрицал. Тогда Николай показал Трубецкому его черновик, и тот полностью потерял самообладание.

9. Следствие по делу декабристов

Всего к следствию было привлечено около 500 человек. Очень быстро половину отпустили — это были люди, которые ни в каком обществе никогда не состояли. Они угодили в списки в качестве пресловутых «друзей», на них показывали, как на членов общества, но это никем не подтверждалось. Поэтому их с извинениями отпускали обратно. Некоторых повысили в чине, другим дали ордена — извинялись, как могли.

Осталось приблизительно 250 человек. Было следствие, которое заняло полгода, верховный суд, судивший заочно. Самым легким приговором была ссылка. Когда вердикт верховного суда подали Николаю, он пришел в ужас, потому что нужно было вешать, колесовать, рубить и т. д. Вместо 39 человек, которых решили предать смертной казни, он утвердил смертный приговор в отношении пятерых. Тем, кому полагалось пожизненное заключение на каторге, он утвердил 25 лет; 25 лет заменялось на 20, 20 лет — на 15 и т. д. Ссылка на поселение заменялась ссылкой в имение. Короче говоря, из приблизительно 250 членов общества половина (около 130 человек) были сосланы в собственные имения под надзор полиции или в полки к дальнейшему прохождению службы, где их потом журили усатые полковники: «Ну, Иван Иваныч, не ожидал!» И ругали за то, что им вменялось в обязанность каждый месяц писать наверх рапорт об их поведении.

Оставалось еще 120 человек, из которых пятерых повесили, а остальных сослали «во глубину сибирских руд» на поселение. Необходимо уточнить, что такое «глубина сибирских руд». Это рудники, и там действительно надо было работать. Известна даже норма выработки: три пуда на брата за смену. Три пуда — это 48 килограммов, а 48 килограммов — это три ведра камней. Декабристы имели право писать письма, а также получать посылки; они сочиняли стихи, играли в камерах на клавикордах, а один из Бестужевых писал портреты всех своих товарищей и оставил картину под названием «Камера»: шкаф, стол, что-то вроде дивана, клавикорды, ковер на стене. Остается добавить, что во время следствия их не пытали, не били, с ними обращались на «вы», их нормально кормили, никакие методы воздействия к ним не применялись. (Вспомните, что Петр сделал со стрельцами). В результате императора Николая Павловича ославили как палача декабристов. Назовите другое такое государство, где за попытку государственного переворота военных не повесили бы. По уставу любой армии офицер, дерзнувший на такое дело, приговаривается военно-полевым судом только к одному наказанию — казни через повешение или расстрел.

Поэтому, когда говорят о жестокости Николая, надо вспомнить, кого и за что казнили. Пестеля — за планы государственного переворота, цареубийства и т. д. Муравьева-Апостола — за бунт Черниговского {72} полка, кончившийся смертоубийством многих солдат (это был настоящий вооруженный бунт, потекший за собой настоящие военные действия, атаки и контратаки) Бестужева-Рюмина — за соучастие. Каховского казнили за уголовное преступление — убийство генерал-губернатора Петербурга. И, наконец, кто-то должен был расписаться за весь этот кровавый кошмар на Сенатской площади — и расписался глава Северного общества Рылеев. По-моему, достаточно убедительно. Поэтому наша историография и литературная традиция в определенном смысле лукавят, когда изображают всех этих людей как безвинных страдальцев.

Надо сказать, что пребывание в Сибири подействовало на них очень положительно. Никто из них впоследствии не хвастался тем, что они совершили в 1825 году. Очень многие дожили до амнистии — смертность там была не выше, чем в других частях Российской империи, среди тех, кто был на свободе. Все, кто дожил до воцарения Александра II, получили амнистию. Некоторым по прямому приказанию Александра были возвращены имения.

Вернувшись, они отошли от политической деятельности. Некоторые сделали очень много хорошего для освобождения крестьян, участвовали в реформах Александра II. Но не как политические деятели, а как деловые люди.

В Сибири они фактически начали дело образования. Там о них до сих пор сохраняется благоговейная память именно как о просветителях, а отнюдь не как о политиках. Тем более что в Сибири все это было вообще непонятно, поскольку там не было крепостного права.