Мистер Уэллс накликал на свою голову еще худшие беды, заплатив чеком, который банк немедленно возвратил, так как денег на счете не имелось. И ему грозило судебное разбирательство.

— Но вы ведь знали, что банк не оплатит чек, — возмутился я, когда он позвонил пожаловаться на неприятности.

— Да... но я думал, вдруг заплатит.

Его наивность повергала в ужас: тот же самый тупой оптимизм, который и явился первопричиной всех его несчастий. Он закрывал глаза на реальность и жил в мире иллюзий. Я знавал людей подобного склада, и ничто на свете не могло заставить их измениться.

— Приходите в понедельник, во второй половине дня, — покорно сказал я.

— Вдруг кто-нибудь снова вас похитит?

— Не похитит, — успокоил я. — Два тридцать, в понедельник.

Я просмотрел вместе с Дебби почту за неделю и выбрал самые неотложные письма. Они все оказались сложными и запутанными, и я приуныл.

— Ответим на них в понедельник утром, — сказал я.

Дебби принесла кофе и с самым добродетельным видом изрекла, что я нездоров и не могу работать.

— Вы получили из налоговой инспекции разрешение на отсрочку для Эксвудских конюшен и Коли Янга? — спросил я.

— Да. Бумаги пришли в среду.

— А что там с аудиторским актом Денби Креста?

— Мистер Кинг обещал заняться этим делом с утра.

Я с силой провел рукой по лицу. Бесполезно обманывать себя. Я чувствовал себя безнадежно слабым, сколько бы ни отрицал это. Согласившись скакать на Гобелене, я поступил как эгоистичный глупец. Следовало проявить благоразумие, срочно позвонить Мойре Лонгерман и отказаться. Но я не грешил благоразумием, когда дело доходило до скачек.

— Дебби, — попросил я, — будьте любезны, спуститесь в архив в подвале и принесите все старые досье на Конната Пависа, а также Глитберга и Онслоу.

— На кого?

Я написал имена на листочке. Она взглянула на них, кивнула и вышла.

Позвонил Хворостина Элрой. Он заговорил с очень сильным оксфордским акцентом, и речь его лилась стремительным и бессвязным потоком.

— Стоп, — перебил я. — Говори помедленнее. Я не разобрал ни слова.

— Я сказал — страшно огорчен, что тебя засадили в тот фургон.

— Ладно... спасибо.

— Мой старик не мог этого сделать, пойми, — в его голосе звенела тревога и скорее надежда найти доказательства своей правоты, чем убежденность.

— А ты как считаешь?

— Знаю, он угрожал... Послушай, да, он ругался тогда весь вечер, и я знаю, что у него есть фургон, и все такое... А сейчас машины нет на месте — ремонтирует где-то коробку передач или что-то в этом роде... Конечно, он тогда был вне себя от ярости и твердил, что тебя надо посадить под замок, но не думаю, что он способен сделать такое.

— Ты его спрашивал? — полюбопытствовал я.

— Ага. — Он замялся. — Понимаешь... мы чертовски крупно повздорили, он и я. — Он опять умолк. — Он всегда колотил нас, когда мы были детьми. Ремнем, ботинком, чем придется. — Молчание. — Я спросил его о тебе... Он дал мне по морде.

— М-м, — сказал я. — Что ты решил насчет тех денег?

— А, ведь из-за них-то мы и повздорили, понимаешь. Я подумал, что ты прав. Мне вовсе не хочется иметь неприятности с законом. Ну, папаша рассвирепел и заявил, будто я никогда не ценил всего того, что он делал для меня.

Он говорит, если я укажу эти деньги в декларации и заплачу налог, он сам попадет в беду, понимаешь. Похоже, он окончательно свихнулся и готов на что угодно.

Я немного поразмыслил.

— Какого цвета его фургон?

— Вроде бы белый. Старенький «Форд».

— Гм. Когда вы решили пообедать в том пабе?

— Отец поехал туда прямо со скачек, будто бы выпить, а после позвонил и сказал, что можно заказать обед на всех и мы хорошенько отпразднуем мою победу.

— Он имел возможность, — спросил я, — раздобыть шестьдесят упаковок плавленого сыра?

— О чем это ты?

Я вздохнул.

— Они были со мной в фургоне.

— Ну, откуда мне знать? Я с ним больше не живу. Хотя трудно представить, чтобы он ходил по магазинам. Это, видишь ли, женская работа.

— Понятно. Если ты согласен заявить обо всех деньгах, существуют кое-какие статьи расходов, по которым можно списать часть прибыли.

— Проклятые налоги, — сказал он. — Обдирают до нитки. Я больше не намерен надрываться до седьмого пота, чтобы подзаработать на всяких операциях. Нестоящее это дело.

Он договорился о встрече на будущей неделе и с грохотом швырнул трубку.

Я сидел, уставившись в пространство, и размышлял о Хворостине Элрое и его неистовом папаше. Высокие налоги всегда были обоюдоострым оружием, ибо страна теряет все больше и больше средств с каждым поворотом ключа, закручивающим гайки. Сверхурочная работа и предпринимательская деятельность не стоили затраченных усилий. Зато эмиграция себя оправдывала. Чем выше поднимались налоговые ставки, тем меньше оставалось того, что облагается налогом. Совершенное безумие. Если бы я был министром финансов, я бы превратил Британию в налоговый рай и приветствовал возвращение всех богатых людей, кто забрал свои деньги и уехал за границу. Пятидесятипроцентный налог с миллионов принес бы стране большую выгоду, чем девяносто восемь процентов с нуля. Ныне же я был вынужден давать советы и рекомендации, руководствуясь тем, что сам лично считал негодной экономической политикой, и поощрять законы, которые считал неразумными. И ничего удивительного, если гнев Элроев, по сути направленный против системы в целом, обратился против бухгалтера, который заставил их посмотреть в лицо гнусной действительности. Однако я искренне сомневался, что даже Элрой-старший перешел бы от словесных оскорблений к физическим. От слов к делу путь неблизкий.

Вошла Дебби с полными руками папок и смятением на лице.

— Там одна леди рвется к вам. Ей не назначена встреча, и мистер Кинг прямо сказал, чтобы вас сегодня не беспокоили, но она не уходит. Ой!

Упомянутая леди прошествовала в кабинет вслед за Дебби. Высокая, сухощавая, уверенная в себе и немолодая.

Я встал, улыбаясь, и пожал руку Хилари Маргарет Пинлок.

— Все в порядке, Дебби, — сказал я.

— О, прекрасно. — Она пожала плечами, положила папки на стол и удалилась.

— Как поживаешь? — начал я. — Садись.

Маргарет Пинлок села в кресло для посетителей и скрестила худые ноги.

— Ты выглядишь полумертвым, — изрекла она. — Полупустая бутылка одновременно и наполовину полная.

— Ты оптимист?

— Как правило, — подтвердил я. Она была одета в коричневатосерое твидовое пальто в мелкую крапинку, которое мало оживлял пасмурный апрельский день. За стеклами очков ее блестящие глаза казались маленькими; розовая помада кораллового оттенка смягчала рот.

— Я приехала кое-что рассказать тебе, — объяснила она. — Довольно много всего, между прочим.

— Хорошего или плохого?

— Факты.

— Ты не беременна?

Она явно позабавилась.

— Я пока не знаю.

— Шерри?

— Да, с удовольствием.

Я встал и достал из шкафа с бумагами бутылку и два бокала. Налил. Подал ей щедрую порцию «Харвея».

— Я вернулась домой вчера, — сказала она. — Я прочитала о том, что тебя опять похитили на обратном пути. В самолете были газеты. Потом я услышала в «Новостях», что тебя нашли живым и здоровым. Я рассудила, что лучше приеду и повидаю тебя вместо того, чтобы передавать информацию полиции.

— Какую информацию? спросил я. — И я думал, ты вернулась в прошлую субботу.

Она степенно пригубила шерри.

— Да, должна была. Тем не менее задержалась. Из-за тебя. Это стоило мне состояния. — Она посмотрела на меня поверх бокала. — Я расстроилась, прочитав, что в конце концов тебя снова схватили. Я видела... ты боялся этого.

— М-м, — промычал я горестно.

— Я разузнала о том судне для тебя, — сказала она.

Я едва не расплескал шерри. Она улыбнулась.

— Точнее, о том человеке. О человеке в шлюпке, который преследовал тебя.

— Как?

— После твоего отъезда я наняла машину и заглянула во все места на Минорке, где, по слухам, швартовались яхты. Ближайшая к Кала СантаГалдана пристань называется Сьюдадела, и я решила, что яхта скорее всего направилась именно туда, когда они потеряли твой след. Но к тому моменту, когда я начала поиски, судна там уже не было. — Она сделала глоток шерри. — Я расспросила англичан с одной из яхт в гавани. Они сказали, что накануне вечером приходило шестидесятифутовое судно с английской командой на борту, которая поговаривала о попутном ветре и о рейсе в Пальму. Я попросила описать капитана, и мне ответили, что на том корабле настоящего капитана будто бы не было, а только высокий молодой человек, ужасно злой с виду. — Хилари замолчала и собралась с мыслями, а после продолжила свое повествование: Понимаешь, все яхты в Сьюдаделе швартуются под прямым углом к пристани, кормой вперед. Так что они располагаются бок о бок, очень близко друг к другу, и с кормы можно сразу сойти на берег.