Леди Уайт мало знала меня, но я, как и большинство остальных жокеев, пожимал ей руку, когда она стояла рядом с лордом Уайтом на двух приемах, которые они устраивали для людей из мира скачек. Эти приемы были большими мероприятиями, на которые приглашались все. Разделяло их года три-четыре, давали их на Челтенхемском ипподроме во время мартовских встреч. Это была личная идея лорда Уайта, он все это оплатил и устроил, как все понимали, из-за того, что верил: все на скачках сердцем принадлежат к единому братству друзей и должны встречаться и веселиться вместе. Старый Сугроб во всем своем бесценном прекраснодушии. И я, как все остальные, приходил на приемы и веселился.

Леди Уайт куталась в норковое манто, чуть ли не пуская молнии из глаз из-под широкополой коричневой шляпки. Взгляд ее был таким напряженным, что я проследил его и увидел, что она смотрит на своего драгоценного супруга, который разговаривает с девушкой.

Лорд Уайт не просто разговаривал с девушкой, он упивался этой беседой. Он прямо-таки светился весельем и флиртом — весь, от искрящихся глаз до быстрых пальцев. Я отвел насмешливый взгляд от этого старого, как мир, зрелища, и увидел, что леди Уайт по-прежнему злобно пялится на них. “О Господи”, — изумленно подумал я, как и все прочие. Девственно-белый наш лорд нынче вечером получит отнюдь не аристократическую выволочку.

Ивор ден Релган все еще не отпускал от себя свиту из нескольких журналистов, среди которых были двое, писавшие о скачках, и трое, что вели полные слухов колонки в крупных ежедневных газетах. Ивор ден Релган явно был находкой для любителя слухов.

Барт Андерфилд громко рассказывал какой-то пожилой чете о том, что Осборн должен бы лучше соображать и не выпускать Шарпенера на трехмильную скачку, когда каждый дурак знает, что эта лошадь больше двух миль не потянет. Старая чета безразлично кивала.

Я все больше осознавал, что человек, стоявший рядом со мной, напряженно смотрел на лорда Уайта и ту девушку, как и леди Уайт. Был он ничем не примечателен — обычный средний человек, уже не молодой, но и не слишком зрелый, с темными редеющими волосами и в очках в черной оправе. Серые брюки, хорошо скроенный оливково-зеленый замшевый пиджак. Когда он понял, что я смотрю на него, он коротко раздраженно зыркнул на меня и пошел прочь. Больше я о нем не думал.

Виктор Бриггз, когда я подошел к нему на круге перед заездом Шарпенера, был весьма в хорошем расположении духа и ничем не намекнул на то, что было между нами. Гарольд нагрел себя до состояния самоуверенности и стоял, расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок. Бинокль ритмически покачивался в его руке.

— Маленькая формальность, — сказал он. — Шарпенер никогда не был в лучшей форме, да, Филип? Ведь в Даунсе он порадовал тебя, разве не так? Пер прямо как паровоз. — Его грубый голос хорошо был слышен нескольким соседним группкам тренеров, жокеев и владельцев, переживавшим предскаковое напряжение, которого им и без Гарольда хватало.

— Прямо из шкуры выпрыгивал, — гудел Герольд. — Никогда не бывал в лучшей форме. Он их убегает сегодня, да, Виктор?

Единственное, что можно сказать доброго о вспышках гарольдовой самоуверенности, так это то, что, если события поворачивались не так, он не впадал в желчную мрачность. Он щедро прощал неудачи со словами “ну, его вес подбил, конечно же” и редко сваливал все на жокея, даже если тот и был виноват.

Шарпенер отреагировал ни оптимизм Гарольда совершенно положительно. Возможно, его приободрила еще и моя уверенность, сохранившаяся после двух побед предыдущего дня, и он скакал так безошибочно, энергично и отважно, что третий раз во время этой встречи мой конь возвращался под аплодисменты.

Гарольд, если можно так выразиться, прямо-таки парил над землей, да и Виктор позволял себе изобразить небольшую улыбочку.

Ивор ден Релган мужественно воспринял тот факт, что назначенный им приз достался человеку, которого он ненавидит, и лорд Уайт, хлопотавший вокруг девушки, с которой он разговаривал, расчистил ей дорогу сквозь толпу.

Когда я взвесился и отдал седло моему помощнику, причесался и вышел к вручению приза, сцена украсилась квадратным столом, покрытым синей скатертью, на которой стоял большой серебряный предмет и два поменьше. Вокруг стола расположились лорд Уайт, Ивор ден Релган, Виктор и Гарольд.

Лорд Уайт в ручной микрофон сказал небольшой толпе, на все это смотревшей, что мисс Дана ден Релган вручит награды, столь щедро предоставленные ее отцом. У меня по этому поводу в голове не возникло ничего, кроме циничных умозаключений. Интересно, это папочку лорд Уайт так хотел заполучить в Жокейский клуб, или дочку? Долой такие мысли. Лорд Уайт — и подружка? Немыслимо.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что он увлечен до того, что совсем забыл о здравом смысле. Он то и дело касался ее под предлогом устроить все надлежащим образом для вручения, и суетился тогда, когда обычно бывал степенным. Все было в приемлемых пределах этакого жуликовато-отеческого поведения, но уж благоразумным это никак нельзя было назвать.

У Даны ден Релган, подумалось мне, было все, чтобы повергнуть в восхищение любого мужчину, которому она соизволила бы ответить, а лорду Уайту она отвечала весьма нежно. Хрупкая, изящная, не слишком высокая, с копной белокурых волос, небрежно рассыпавшихся по плечам. Красиво вырезанный ротик, очень широко расставленные глаза, прекрасная кожа, и, похоже, в этой кукольной головке были не совсем птичьи мозги. Ее поведение было явно более сдержанным, чем у лорда Уайта, словом, если ей и нравились его ухаживания, то она находила их чересчур очевидными, потому она вручила призы Виктору, Гарольду и мне без особых речей.

Мне она сказала только: “Вы молодец” — и вручила маленький серебряный предмет (который оказался пресс-папье в форме седла) с лучезарной, ничего не значащей улыбкой человека, который на самом деле на тебя и не смотрит, собираясь забыть через пять минут. Голос, судя по тому, что я услышал, имел тот же смягченный американский акцент, как и у ее отца, но ей не хватало покровительственного тона, и он, по крайней мере мне, казался приятным. Хорошенькая девочка, но не в моем вкусе. В жизни таких пруд пруди.

Пока Виктор, Гарольд и я сравнивали наши призы, появился тот самый незаметный человек в очках, спокойно подошел к Дане ден Релган и что-то прошептал ей на ухо. Она отвернулась от стола с призами и медленно пошла прочь вместе с ним, кивая и слегка улыбаясь тому, что он говорит.

Это безобидное происшествие произвело чрезвычайное впечатление на ден Релгана, который не стоял уже с глупой самодовольной улыбкой, а за какую-то сотую секунды стал готовым к действию. Он почти бегом бросился за дочкой, сгреб безобидного с виду человека за плечо и отшвырнул его от нее с такой силой, что тот споткнулся и упал на колено.

— Я сказал тебе держаться от нее подальше! — проорал он с таким видом, словно вот-вот начнет бить ногами упавшего, а лорд Уайт пробормотал “говорю вам” и “о Господи”, и вид у него был очень неловкий.

— Кто это такой? — спросил я, не обращаясь, в общем-то, ни к кому конкретно. К моему удивлению, ответил мне Виктор Бриггз.

— Режиссер. Этого типа зовут Лэнс Киншип.

— А с чего весь этот переполох?

Виктор Бриггз знал ответ, но прежде, чем поделиться со мной, кое-что подсчитал в уме.

— Кокаин, — сказал он наконец. — Белый порошок. Его нюхают. Очень модно. А эти глупые девочки... у них носик впадает, когда кости растворяются, и кому тогда они нужны?

Мы с Гарольдом оба в изумлении уставились на него, поскольку такой длинной речи мы никогда не слышали, и уж точно, что он никогда не высказывал нам своего мнения.

— Его поставляет Лэнс Киншип, — оказал он. — Его приглашают на приемы за то, что он с собой приносит.

Лэнс Киншип встал, стряхнул пыль с брюк и со свирепым видом поправил на носу очки.

— Если я хочу поговорить с Даной, я буду в ней говорить, — сказал он.

— Пока я здесь — не будешь.