— Между нами, девочками, Ильич… Какие шансы?

— Если имеешь в виду найти Шаповалова живым, то почти равны нулю. — Злобин достал из нагрудного кармана кредитку. — Мне будет не с руки, в прокуратуре все через плечо заглядывать будут… Ты сможешь быстро и надежно связаться с базой?

Барышников кивнул, не спуская глаз с кредитки.

— Перепиши данные, пусть срочно пробьют по всем каналам. Очень срочно, понял?

Барышников прочитал буквы, проштампованные на пластиковой пластинке, и тихо присвистнул.

— Не хе-хе! Это что же получается, Андрей Ильич? — Он поднял удивленный взгляд.

— Пока только то, что карточку добровольно выдала мать Шаповалова, о чем составлен протокол. И все! — отрезал Злобин.

— Лиха беда — начало. — Барышников покрутил головой, быстро переписывая данные с карточки в блокнот.

— Далее пометь. Пусть поставят на контроль домашний и мобильный телефоны Шаповалова. И последнее, Михаил Семенович. — Злобин сделал паузу, дожидаясь, когда Барышников закончит писать. — Оперов я твоих не видел, в квалификации имею право сомневаться. Но ты работаешь лихо. И нюх не потерял. Поэтому лично, понял — лично отправляйся на Шереметевскую улицу, дом сорок пять. Там недавно вывалился из окна некто Мещеряков. Дело успели похоронить.

Барышников прищурил медвежьи глазки.

— Только очень тихо, Михаил Семенович. Прошу тебя, тихо, — предупредил его Злобин.

— Мальчик вел это дело? — почти шепотом спросил Барышников. Злобин кивнул.

— Да, засада! — протянул Барышников, нахмурившись. — А мне сказали, плевое дело. Новенького проверяют, тебя, значит, подстраховать требуется. Вот, гады, а!

Он развернулся к рулю. Загремел ключом зажигания.

— Что-то ты расчувствовался, Михаил, — поддел его Злобин. — Не бойся, прорвемся.

— Ага, самое время стакан принять для храбрости. — Барышников завел двигатель, под его шум беззвучно выругался. — Однако некогда. Работать надо.

Он хитро подмигнул Злобину. И вновь превратился в веселого балагура-отставника, от скуки и нужды калымящего извозом.

Распахнул бардачок, вытащил на свет мобильный в черном чехле.

— Принимай аппаратуру, Ильич. Фирма платит. Расписываться не надо, под свою ответственность взял. Там под чехольчиком номер его прилеплен. А мой — уже в памяти. Набери слово «Миха», я и отзовусь.

Пока Злобин вертел в руках мобильный, Барышников достал из кармана бумажник.

— Прими вспомоществование на оперативные нужды, Ильич. — Он протянул пачку купюр.

— Зачем? — насторожился Злобин. Как у всех, в чьих жилах текла казацкая кровь, отношение к деньгам у него было особенное, чужих и незаработанных денег он инстинктивно чурался.

— Чтобы было чем с частниками расплачиваться. Не бойся, получил на всю бригаду, тут твоя Доля. — Барышников прищурился. — Слушай, что ты как девочка! Ты партийные взносы всю жизнь платил? Вот и считай, что тебе проценты набежали.

Аргумент был в духе отставного прапорщика, которого опять играл Барышников, и Злобин, не выдержав, рассмеялся.

Убирая бумажник во внутренние просторы летного бушлата, Барышников немного больше положенного распахнулся. На груди мелькнула кожаная перевязь, а из-под мышки вылезла рукоятка пистолета. Обойма была вставлена на место.

— А что ты хотел? — Барышников перехватил взгляд Злобина, запахнул куртку. — Служба!

Глава пятая. «Знаете, каким он парнем был…»

Грязи и убожества во все века хватало. Но в Древней Греции хотя бы присутственные места содержали в должном порядке, коли богиня правосудия Фемида представлялась эллинам полногрудой красавицей с хорошей фигурой, изящно задрапированной полупрозрачной туникой. Глаза ее закрывала повязка в пол-лица, но и того, что оставалось открытым, хватало, чтобы удостоверится, что ликом богиня сурова, но далеко не уродина.

В наших местах отправления правосудия Фемида мерещится подслеповатой, сварливой, неопохмелившейся бабой, нечистой на руку и злой на язык. Фигурой и нравом она подобна народной судье, даме бальзаковского возраста, в первой стадии маразма и последней фазе климактерического психоза. В руки бы ей вместо меча ментовскую дубинку, вместо весов гирьку — вот и вся аллегория. И никакая реформа УПК и судебного производства не превратит эту бабищу в Фемиду, пока не сделают ремонт во всех районных прокуратурах и судах страны. Не такой, что отгрохал себе экс и. о. генпрокурора Ильюшенко, в его кабинете не уместился разве что бассейн с голыми купальщицами, но сауна точна была. Ну хотя бы как в приличном офисе. Чтобы стены белые, свет мягкий и кабинеты по одному на каждого.

Злобин, морщась, вдыхал казенный дух прокуратуры, с тяжелым сердцем осознавая, что дышит он воздухом родных пенатов, что здесь он — дома. Пыль, табачный дым и хлорка. Все вокруг было так знакомо, что даже не верилось, что дело происходит в Москве. Совсем как в рязановском фильме «С легким паром». Полное дежавю на почве типовых интерьеров. Щербатый трескучий паркет. Облупившаяся краска на рамах. Окурки в щелях подоконников. Стены в рост человека были выкрашены в столь любимый всеми завхозами мутно-зеленый колер, выше и на потолке — разводы известки.

И прокурорские ребята, снующие из кабинета в кабинет, выглядели точно так же, как те, что остались в городской прокуратуре Калининграда. Всклоченные, взвинченные, на последнем издыхании бодрые, как тараканы после дихлофосной атаки. О посетителях, покорно сидящих на убогих стульчиках вдоль стеночки, и говорить нечего. Горе и страх стирают все различия.

Злобин сверился с табличкой на двери и постучал.

Григорий Валерианович Груздь, зам прокурора по следствию, в полном созвучии с фамилией-именем-отчеством был мужчиной грузным, вальяжным и неповоротливым. Тело его целиком и без остатка занимало все служебное кресло. Лицо мясистое, цвета заветрившегося теста, в котором проковыряли дырки ноздрей и вставили две свежезамороженные клюковки вместо глаз.

Ими он обшарил Злобина с головы до ног и указал на кресло у приставного столика. Трубка телефона все еще была прижата плечом к уху, руки Григория Валериановича были заняты чашкой с дымящимся кофе и сигаретой.

— Да, я все понял. Записал. Возьму на контроль. — Он сунул в рот сигарету, освободившейся рукой швырнул трубку на рычаги. — Пошел ты… — процедил он едва слышно. — Так, слушаю вас.

— Злобин Андрей Ильич. Генеральная прокуратура. — На стол легло раскрытое удостоверение.

— А, Злобин! — расплылся в улыбке Груздь. — Мне уже на ваш счет звонили. Цель визита, сказали, проясните сами.

Злобин убрал удостоверение в карман.

— Григорий Валерианович, может, сразу перейдем на «ты» и к делу?

Злобин, помедлив, выжидая реакцию собеседника, протянул руку. Груздь подъехал вместе с креслом к столу, пожал ему руку.

— Чай, кофе? Андрей Ильич, не стесняйся, время обеденное.

— Нет, спасибо. Когда я служил замом по следствию в Калининграде, я всех молодых силой из кабинетов на обед гонял. — Злобин решил для начала сдать немного информации о себе.

Груздь информацию принял и оценил. Получалось, что оба они одного поля ягоды, должности примерно равны, только Злобину немного подфартило и сквозняком кадровых перемен занесло в Москву. Григорий Валерианович был далеко не молод, из возраста иллюзий давно вышел и, естественно, догадывался, что просто так такие назначения не проходят, своим ходом в первопрестольную заявился только Михаиле Ломоносов.

— И я гоняю, — степенно кивнул он. — Иначе давно бы загнулись на сухомятке. И так текучка кадров хуже некуда. Не успел к мальчонке присмотреться, в деле его проверить, глядишь — уже дела сдает. В фирму коммерческую или в адвокаты уходят, там и еда сытнее, и обеды регулярно. Я их не виню, но и не держу никого.