Пять дней всё это добро лежало не тронутым, а на шестой Петров вышел на лестничную клетку протереть очки замшей, чтобы не пылить в квартире, и жестом пригласил Иванова пройти пить чай.

Иванов проявил понятие и пылкость, и выпил столько чаю, что стал интересен Петрову уже как личность.

Именно эти его качества, а отнюдь не барахло (которое, кстати, так и валяется нетронутым там же, у Петрова в квартире) послужили с тех пор залогом долгой и прочной их дружбы, пока неожиданно в прошлом году один не удавил другого шлангом.

(для чтения вслух с немецким акцентом)

Отставной сыщик, бравый барон Опст Шляпкниц проснулся от того, что ручной балбес Мотька, вывезенный в зимнюю кампанию из России, щекотно лизал ему соленые пятки.

Проснувшись, он обнаружил у себя в ухе свернутую трубочкой записку от фельдфебеля Тряпфельда, который приглашал поиграть в фанты, затем в королевские казармы на строевой смотр карликов, а вечером — на брюкву к Шнитке.

День обещал ему быть интересным.

Сделав на балконе гимнастику фанерными гантелями, так как это было быстрее и легче, он поджарил на утюге яичницу и затолкал ее себе в голову.

Наскоро причесав брови кактусом, он начистил гуталином усы, перчатки и котелок, снял сеточку для волос и одел полосатые выходные брюки — с полосками не снизу вверх, как обычно, а наоборот — сверху вниз, и парадный белый китель, красиво отделанный вишневым крюшоном.

Наконец он не выдержал и прибил на стене свежим номером газеты «Фатерлянд» залетевшую в комнату и всю ночь докучавшую шальную пулю.

Стесняясь свои оттопыренных ушей, он пристегнул на голову бюстенхальтер фрау Хильды Подгрудер, который она оставила ему для залога в ломбард.

За окном уже немного приспичило.

Нагнувшись (при этом у него треснул по швам бок, и из барона полезла вата), он в спешке зашнуровал левый башмак усами, поэтому в результате долгих маневров по комнате башмак так и остался болтаться у него под носом, а деревянная нога оказалась как бы босиком.

В довершение ко всему он сел на что-то и больно укололся, а вскочив, не обнаружил на стуле колодки с орденами за египетскую операцию. Где висели ордена теперь, было неизвестно лишь самому барону Шляпкницу.

Так, бряцая орденами и звонко печатая шаг по мостовой Клюпфель-гассе провинциального Хрясьбурга, он под зазывные звуки шарманок бодро зашагал на Дебильцерт-пляц. В сырую погоду голова у него плохо поворачивалась, поэтому он держал равнение направо, а руки по швам, так как они продолжали расползаться.

От ходьбы у него выпал стеклянный глаз и покатился вверх по 5-й штрассе, а докатившись до мясной лавки, строго уставился в подвальное окошко, до смерти напугав супругов Шмотке, которые в этот ранний интимный час занимались уже, как обычно, заготовлением ливера.

У зоомагазина у него отвалился срам, а на углу возле полевой жандармерии мальчишки вытащили из него какую-то пружинку, в результате чего наступила полная деструкция.

За ним убрали.

Лишь воткнутая в клумбу деревянная нога, обильно смоченная местными кобелями в лице ризеншнауцеров, ротвейлеров и легавых мюнстерлендеров, хорошо принялась, и вскоре пустила зеленые побеги.

В этот день фельдфебель Тряпфельд так и не дождался барона Шляпкница и ел брюкву один, без аппетита.

ненаучная фантастика

(Евг. Сазонову,

писателю-деревенщику, пищущему о будущем нашей деревни)

...Шли годы.

Заструёкнул рассвет.

Пропели первые петухи.

Медвяно пахнуло бурячной ботвой.

Понемногу стала просыпаться поголовно грамотная деревня.

Из сеней, бренча гуслями, вышел Елпидофор, ледащий акселерат с голубыми глазами, прищурился и посмотрел в будущее.

Пропели вторые петухи.

Повдоль просёлека медленно заскрыпела забубённая телега, гружёная Ураном-238.

Там, где-то за лесом калачом смухруёжился синхрофазотрон, зафордыбачились ядерные реактора́, ушасто остробынились локатора́, заскрежетопорили по полям компьютера́, дружно тут и там шандарахнули вибросинтезатора́. Гей, телебень! Завздыпопилось всё, что только могло.

Пропели i-е петухи.

Как бы вторя им, когерентно жахнул эффект Допплера.

Чу! Ктой-то зашубуршился на гумне? Это готовится к зиме гуманоид.

Группа мужиков в кримпленовых армяках сплавляет вниз по реке лавину информации.

Бабы и девки, подоткнув подолы и стоя по колено в воде, стирают грани между городом и деревней.

Даже бабка Настасья занялася на старости лет спектральным анализом.

Зачинается новая жизнь.

А сколько ещё загадок прикукожила у себя природа в загашнике!

— Чёрт бы побрал этих Escoceses[*]! Всё-таки они умеют делать настоящее виски! — Пабло сделал ещё глоток, и промокнул губу о губу.

— Да, что ни говори, уж кто-то, a Escoceses[**] на этом деле собаку съели... — отозвался из своего угла пещеры младший из Братьев, по прозвищу Корсиканец.

Они сидели вшестером в тёмном, но прогревшемся воздухе грота в ожидании, когда кончится этот проклятый снегопад. Они сидели вшестером, — Пабло, младший из братьев, по прозвищу Корсиканец, Ренато, раненый, которого они подобрали под Сан-Лучано, и старик с мальчиком.

Они сидели вшестером в этом треклятом гроте уже четвёртые сутки и сейчас они пили виски и чертыхались.

— Они, наверное, только и делают, что пьют своё виски и ходят в юбках, — сказал Ренато и выругался.

— Кто? — спросил Пабло. — А-а, Escoceses[***]? Интересно, что у этих Escoceses[****] под юбкой.

— Известно, что! — хмыкнул Ренато и выругался.

— Хватит! — строго прикрикнула Мария. Она была седьмой.

— Небось, торчи они четвёртые сутки в этой дыре, они бы действительно выпили всё своё виски, эти Escoceses[*****], будь они неладны!

— Дались тебе эти Escoceses[******]! Escoceses[*******] как Escoceses[********], — такие же люди, как и все. Вот заладил Escoceses[*********] да Escoceses[**********]! Хватит! — сказал старик и вышел из пещеры, отогнув полог, с которого сполз мокрый налипший снег.

— Escoceses[***********]... — задумчиво произнес он, глядя на падающие с неба хлопья.

Ленивая перебранка внутри смолка. Когда старик вернулся в пещеру, все уже спали. «Escoceses»[************], — хмыкнул он про себя, укутываясь в одеяло.

подражание Уолту Уитмену

Грохочут, мчатся стремительные телеги,

Лавиной клокочут куры,

Бородатые могучие люди, широко расставив ноги, крепко стоят у электронных пультов с лопатами и топорами,

Беснуется время, пульсируя выстрелами домино, — я люблю этот стук — это эхо революций;

Каменными бабами скифских курганов вперяют в космосы

оловянные лазеры своих глаз мудрые старухи — жрицы подъездов,

они разговаривают с вечностью, я люблю их!

Пыхтят, ревут, ноют, гудят стальные трубы самоваров;