«Если он это сделает, то сделает. Он сам решит» — сказал Фисбен. И внезапно у него в руках появилась черная летучая мышь.

«Летучая мышь!» — закричал он на кого-то, но я никого не увидел. «Могло быть и хуже», — пробормотал он, отпуская мышь. «Теперь придется начать сначала».

«Мне немного непонятно», — сказал я, глядя на мышь, улетавшую в пещеру — «Если Оуэн и Терос сами принимают решение рассказывать или нет, то тогда и я тоже должен решать сам. В смысле буду ли я говорить про копья или нет. Работающие.» — добавил я.

Фисбен перестал читать свое заклинание и посмотрел на меня. Брови его распрямились. «О боже! Я думаю, что наконец то понял. Ты абсолютно прав, Тассельхоф Непоседа. Решение будет твоим. Что скажешь?»

Ну, я думал, думал, думал.

«Наверно они не магические», — сказал я после долгих раздумий, от которых у меня даже волосы заболели. «Возможно магия внутри нас. Но, тогда, если это правда, то не все смогут найти в себе магию, и тогда, если они попытаются использовать Копья и думают, что магия не в них а в копье, то тогда магия, которой в Копье нет, в реальности будет в них самих. И через некоторое время они поймут это — как это понял Оуэн, хоть он и не искал, а они будут искать магию внутри себя, а не снаружи».

У Фисбена появилось такое выражение, которое бывает, когда ты висишь на канате, а кто-то этот канат сильно раскрутил, потом снял тебя с каната, а перед глазами у тебя все идет ходуном и подпрыгивает, если, конечно, тебе когда-нибудь доводилось этим заниматься.

«Пожалуй, я лучше присяду», — сказал он и опустился прямо не снег.

Я тоже присел, и мы поговорили еще, и в итоге он понял, что я хочу сказать. Это было тем, что я не должен никогда и ни за что и никому рассказывать о том, что Копья не работают. И, чтобы уверить его в том, что не скажу про это не слова, я поклялся самым дорогим, чем может поклясться кендер.

Я поклялся свом хохолком.

И могу сказать, здесь и сейчас, для Астинуса и для истории, что я держал свою клятву.

Я бы не был собой без хохолка.

Я закончил свой рассказ. Они все сидели на Верхней Галерее, недалеко от бедного Оуэна Глендовера и слушали меня. Это лучшая аудитория, которая когда-либо была у меня.

Танис, Леди Крисания, Лорана, Карамон, сын Оуэна Глендовера и Лорд Гунтар, все они сидели, уставившись на меня, словно были превращены в ледяные статуи дыханием того белого дракона.

Но единственное, о чем я думал — это то, что мой хохолок отсохнет и упадет. Я надеялся, что этого не произойдет, но я все-таки пошел на этот риск. Я просто не мог дать Оуэну умереть, ведь этот рассказ мог помочь ему, только я не знал как.

«Ты хочешь сказать» — сказал Лорд Гунтар, а его усы задрожали, — «Что мы сражались всю войну и рисковали своими жизнями, думая, что они магические, в то время как это обычная сталь?»

«Ты это сказал» — ответил я, трогая себя за хохолок и думая о том, что я его там не обнаружу — «Не я».

«Терос Серебряная Рука знал, что они обычные» — продолжил он, расходясь — «Знал, что это обычная сталь. Он должен был сказать это кому-нибудь».

«Терос Железодел знал. И он расколол таким Копьем Белый Камень» — спокойно сказала Леди Крисания — «Копье не сломалось, когда он кинул его».

«Да, это правда», — сказал Лорд Гунтар, спасовавший перед этим фактом. Он подумал над этим и снова зло сказал «Но, как напомнил нам кендер, ведь и Оуэн Глендовер тоже знал, и Мера должна была заставить рассказать это на Совете Рыцарей».

«Что я знал?» — спросил голос, и мы все подпрыгнули.

Оуэн стоял посредине кучи из одежд и, несмотря на то, что он выглядел так же плохо, как и после той битвы с драконом, он сумел подняться на ноги сам.

«Вам известна правда, Сэр!» — нахмурившись сказал Лорд Гунтар.

«Я сам дошел до правды. Как я могу решать за остальных? Вот что сказал я себе и вот во что я верил до тех пор, пока… пока…»

«Пока я не стал рыцарем» — закончил Гвинфор.

«Да, сын», — Оуэн вздохнул и подкрутил усы, которые были очень длинными, только они не были рыжими — в основном они были седыми. «Я увидел тебя с Копьем в руке и снова увидел Копье, первое Копье, которое я бросил, и которое рассыпалось передо мной на осколки. Как я мог отпустить тебя на битву со злом, зная, что оружие, от которого зависит твоя жизнь — обычное. И как я мог сказать тебе это? Как я мог уничтожить твою веру?»

«Вера, которую ты боишься уничтожить в сыне, находится не в Копье, а в тебе самом, не так ли Сэр Рыцарь?»

«Да, Праведная Дочь» — ответил Оуэн — «Теперь я это понял, выслушав историю кендера. Которая», — добавил он, сглотнув — «не совсем точна».

Танис строго посмотрел на меня.

«Все было так, Танис!» — беззвучно сказал я ему. Мой хохолок, кажется, отваливаться не собирался, и я планировал и дальше сохранить его.

«Это моя вера меня подвела, когда я бросал в первый раз», — сказал Оуэн — «А во второй раз мое сердце и мои намерения были чисты.»

«Так же как будут и мои, отец» — сказал Гвинфор — «Так же как будут и мои. Ты должен был сказать мне раньше».

Гвинфор обнял отца. Оуэн крепко сжал сына, хоть это и непросто было сделать, учитываю всю ту броню, которая была на него одета, но они справились. Лорд Гунтар, похоже, подумал по началу, что сходит с ума, но потом, чем больше он об этом думал, тем больше я в этом сомневался. Он подошел к Оуэну, и они пожали друг другу руки и обнялись по-дружески.

Лорана пошла за Теросом, который, как ты помнишь, вышел. Он был ужасно угрюмым и мрачным, когда вошел, так как думал, что все будут орать на него. Но он расслабился, когда увидел улыбающегося Оуэна, и что мы все тоже улыбаемся, и даже Лорд Гунтар улыбался так широко, как никогда, скорее всего, просто из-за дрожащих усов.

Они решили продолжить церемонию по поводу Создания Копья, но это уже не было «спектаклем», как сказал Танис, когда думал, что Лорд Гунтар его не слышит. Это было тем самым временем, когда рыцари перепосвящали себя чести, храбрости, благородству и самопожертвованию. И сейчас это значило больше, чем когда-либо.

«Будете сообщать им правду о Копьях?» — спросила Лорана.

«Какую правду?» — спросил Лорд Гунтар и поглядел таким же лукавым и хитрым взглядом, как и Фисбен. «Нет, не буду. Но я собираюсь убедить Оуэна рассказать им свою историю».

И они с Оуэном и Гвинфором вышли (Оуэн очень вежливо со мной попрощался) и направились к Гробнице Хумы, где находились все остальные рыцари, приготовившиеся поститься, молиться и перепосвятить себя.

«Его история!» — сказал я Танису. «Она такая же его, как и моя и Фисбена».

«Ты абсолютно прав, Тас» — сказал Танис серьезно. Одним из его качеств, которое мне нравится — это то, что он всегда серьезно ко мне относится, — «Это твоя история. Я разрешаю тебе спуститься в Гробницу Хумы и рассказать ее самому. Уверен, что Лорд Гунтар поймет».

«Это точно лучше бы для него» — сказал я важно.

Я уже собрался спуститься в Гробницу Хумы, так как был уверен, что Оуэн опустит множество самых интересных моментов, когда к нам подошел Карамон.

«Чего-то я не понял», — сказал Карамон, и на его лице можно было увидеть сложный мыслительный процесс — «Так Копья работают или нет?»

Я посмотрел на Таниса. Танис посмотрел на меня. Затем он положил руку на плече Карамона.

«Карамон», — сказал он — «Я думаю, нам стоит немного поговорить. Мы использовали копья и выиграли с их помощью войну. И, видишь ли…»

Они ушли, разговаривая. Я надеялся, что Карамон поймет правду о Копьях, однако я думал о том, что более забавно то, что он только что поймал насморк Таниса.

Я оказался предоставленным самому себе, и я уже снова собирался спуститься в Гробницу Хумы, когда внезапно меня посетила мысль.

Гробница Хумы. Снова.

Не поймите меня неправильно, если вы рыцарь и читаете это. Гробница Хумы — это прекрасное, священное, скорбное и чувствуешь-печаль-пока-не-почувствуешь-себя-лучше место.