— Ты рассказывал также о священниках…

— А, понимаю. Рассказы о мучениках, об Александре Мене, зарубленном топором какого-то фанатика, это религиозная пропаганда.

— Ну хорошо, хорошо… — Марина подняла руки вверх, сдаваясь. Отвлекающие маневры закончились. Она наконец подошла к тому, ради чего затеяла эту дискуссию. — Поясни мне, пожалуйста, про Точку Перехода. Как ты готовил детей (зачем, зачем готовил?!) к переходу в иной мир.

— Опять они все переврали, — устало сказал учитель. — Точка Перехода — это только рабочая формулировка, придуманная мной же. Специально для подростков, чтоб поняли. И чтоб не пропустили момент катарсиса[27], когда человек меняется, когда понимает, что теперь он другой. Очень интересный момент! Вот, представим, человек все тот же, тот же, тот же… как застывший морозный узор на стекле. И вдруг что-то происходит — срыв, слезы, — и в следующий миг он другой. Узор подтаял, стекло очистилось. Был заносчив — перестал быть заносчивым, был забитым, стеснительным — стал раскрепощенным, открытым.

— А при чем здесь смерть?

— Смерть всегда при чем, Марина. Если хочешь попасть в Рай — в старости, разумеется, прожив долгую жизнь, — готовься к этому с юности. Такова и мораль, и цель занятий в Клубе… была…

Что-то подвигалось в ее мозгах. Что-то смещалось… оттаивало, как морозный узор на стекле. Не приближалась ли она сама к Точке Перехода?

Редколесье стало совсем уж разреженным. Мужчина прислонился к березе и, шумно дыша ртом, обнял ее.

— Я не могу больше…

Марина остановилась, прихватив соседнюю березу.

— Я тоже… Но сейчас нельзя останавливаться…

Минуту-другую они не разговаривали, прижавшись щеками к прохладной бересте.

— Красиво стоим, — сказал учитель. — Шукшину бы понравилось… И Есенину… царство им небесное…

Она оторвалась от дерева и потянула маньяка за собой:

— Пожалуйста…

Он покорно пошел, но, сделав несколько шагов, зашатался.

— Правда, я не могу больше… Кружится голова… И слабость, дикая слабость…

Добравшись до ближайшего пня, он буквально упал на него.

Над лесополосой — точно над их головами, — пролетел вертолёт. Несколько секунд мелькал за ветками — и скрылся.

— Они ищут нас, — произнес маньяк, глядя в небо. — Но они нас не видят. Мы уже мертвецы… Кажется, я говорил — мы давно в Аду…

Голос его неуловимо изменился — прибавилось монотонности, убавилось эмоций. Похоже, начинался очередной приступ.

— Послушайте, — терпеливо сказала Марина. — Все не так. Мы на земле. Это просто дикое стечение обстоятельств…

— Замолчите! Замолчи!.. Когда Ад начинался, тоже было стечение обстоятельств…

Пауза. Мужчина и женщина, дрожа, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Маньяк вытащил нож и попытался встать с пня… Марина отшатнулась.

— Если я отпущу вас — мне конец, — буднично сообщил он. — И очень быстро… Но я не дам себя остановить, я пройду до конца… Круг за Кругом… Это — закон Ада…

Послышался шорох. Очень мягко, очень нежно раздвинулись кусты… Сначала показалась собачья голова. Затем появилась и сама собака — огромная кавказская овчарка.

Марина узнала зверя. Ночью он показался ей черным; сейчас был обычным, серым. Пес Терминатора.

Она непроизвольно схватила мужчину за руку. Тот ответил пожатием: спокойно, мол. И посмотрел снизу вверх. В глазах вновь был разум.

Пес отреагировал недвусмысленным рычанием. Шевельнуться было невозможно: зверь отслеживал каждое движение; казалось, даже мысли читал — страшно скалился, стоило лишь подумать о бегстве.

За спиной слышалось отчетливое цоканье копыт. Тяжелая конская поступь приближалась, однако оглянуться пес не давал — рычал и вздыбливал шерсть, показывая готовность броситься в любой момент. Наконец лошадь остановилась, фыркая пленникам в затылки.

— Не надо дёргаться, — предупредил спокойный голос. — Он не тронет без моей команды…

Четверг, утро. ИЗГОЙ, БРОДЯГА, ИДИОТ…

— Не разбудил? — спросил Конов.

— Уже вставал, — позевывая, ответил мастер. — Семь часов, епонский мат… Стряслось чего, Сергеич?

— На поребрик наскочил. Какой бампер, видишь? Передние опоры бы проверить. Да еще выхлопным трактом сел, реветь начинает…

— Загоняй.

Мастер открыл средние ворота (вместительный был гараж, на три въезда с ямами); «Вольво» вкатилась внутрь.

Автомастерская при учебном комбинате славилась — в узких кругах, естественно. Знающие люди ремонтировались только здесь. Только свои и только по рекомендации. Человек, который хозяйничал в этой норе, был не просто мастером производственного обучения. Настоящим Мастером. С большой буквы. Он работал здесь и частенько жил, когда семья надоедала, — как, например, сейчас.

— У меня две просьбы, — сказал Федор Сергеевич.

— Да хоть три.

— Ночь была тяжелая, почти не спал… Можно я посижу у тебя в тепле? Кое-какие дела доделать надо. Это очень срочно, домой некогда ехать.

— Пошли, я тебе класс открою.

— И еще. Смогу я взять одну из твоих тачек, пока ты мою делаешь? Устроит любая, хоть «Запорожец».

Мастер засмеялся.

— Да пожалуйста, Сергеич, для тебя — все, что хочешь. Но «Запорожца», извини, дать не могу. «Форд» пойдет? Видел — перед воротами?

— Слушай, ты меня так выручил… — Федор Сергеевич извлек бумажник.

Мастер поморщился:

— Убери, успеется.

— Мне так спокойнее. Возьми. Возьми, я говорю!

Несколько купюр перешли из рук в руки.

— А что так много? — удивился мастер, пересчитав деньги.

— Потом сдачу дашь, если захочешь. А вообще, в честь праздника.

— Какого?

— Открытие охотничьего сезона.

— Погоди… разве сегодня?

— У меня — сегодня.

Федор Сергеевич вытащил из своей машины сумку и ружье.

— Загадки загадываете, сэр. Ладно, пойдем в класс…

Он дождался, пока мастер выйдет, только тогда достал из сумки взятые с собой видеокамеру и диктофон. То, чем он собирался заняться, дома было невыполнимо. Учитывая прослушку — просто исключено. Достал также распечатку, сделанную вчерашним вечером. Текст он набирал на домашнем компьютере, но файл стер — грамотно уничтожил, с помощью специальной программы, — на случай, если ОНИ притащат с собой ведомственного хакера.

В том, что квартиру подвергнут обыску, Федор Сергеевич не сомневался.

И видеокамера, и диктофон были кассетными, самыми обычными, — цифровая техника здесь не годилась. Он включил оба прибора на запись и принялся ровным голосом рассказывать…

Мастер заглянул — и встал в дверях, слегка прибалдевший.

— Епонский мат! Блокбастер снимаешь?

— Яму рою, — сказал Федор Сергеевич. — Медвежью. Шел бы ты… от греха. Спросят потом: что, мол, знаешь? — а ты честно ничего не знаешь.

Хозяин мастерской поиграл желваками.

— Я не боюсь, Сергеич, когда меня спрашивают. Если у тебя неприятности — только мигни, я ребят вызвоню…

— Спасибо тебе, — сказал Федор Сергеевич. — От души. Правда. Но это моя охота.

Оставшись один, он снял паузу и продолжил запись…

Был добропорядочным гражданином — стал изгоем, думал он.

Был известным врачом-психиатром — стал идиотом, при упоминании которого крутят пальцем у виска.

Был человеком, имеющим дом и работу — стал бродягой…

…До открытия банка оставалось еще больше часа, и Федор Сергеевич использовал это время с толком. Спальный район на Юго-востоке, где он обретался, был из совсем новых, — каких-то десять-пятнадцать минут езды на машине, и ты уже за городской чертой. Он без труда нашел укромный лесок, еще не ставший ни лесопарком, ни строительной площадкой, углубился метров на триста и на набрел на вполне симпатичный овражек. Там и занялся пристрелкой оружия. Закрепил между чахлыми деревцами два листа миллиметровки (формата A1), отошел метров на 60 и принялся их дырявить. Стрелял, сидя с упора. Пятнадцати пробоин хватило, чтобы определить среднюю точку попадания, а также величину отклонения по вертикали и горизонтали от точки прицеливания.