– Ник, она ведь рожала… Наверное, очень измучилась. А мать уж точно давала ей «что-нибудь попить». Какую-нибудь травку, которая мутит сознание… – Томазина понизила голос, потом он опять окреп. – Есть такие настойки, которые отбивают память, это я точно знаю, а тебе придется мне поверить на слово. Ник, рожать очень больно, и вполне возможно, что и без всякой отравы Фрэнси не помнила, что с ней было.

На минуту Ник представил себе, что будет, если Томазина говорит правду. Констанс не получает никакого наследства. Майлс тоже. Ник разрывался между естественным желанием избежать беды и злостью от осознания свершившегося обмана.

– Томазина, ты должна молчать, ведь у тебя нет доказательств.

– А зачем мне мучить сестру? Матушка прислала меня помочь ей. – Она наморщила лоб. – А что, если это и есть причина убийства?

Ник задумался, сам удивляясь тому, как легко он верит Томазине.

– Из-за этого он мог тебе лгать – если, конечно, он знал правду, – потому что Лэтаму ни к чему была бесприданница. Но я не вижу тут никакой связи.

– Констанс – моя сестра и, похоже, сестра Фрэнси. Она не… Она не могла… Ой, Ник, а вдруг она – дочь Лэтама?

Томазина побледнела и опять задрожала всем телом. И он понял. Инцест был самым страшным грехом, какой только можно себе представить.

– Даже Ричард Лэтам не посмел бы жениться на собственной дочери.

– А если он не знал? Не потому ли матушка и решила, что Констанс нужна моя помощь?

– Успокойся. Брак ведь не состоялся.

– Ник…

– Мы никогда не узнаем, кто ее отец. Да это и неважно. – Ник взял ее руки в свои. Теперь ему гораздо важнее было успокоить Томазину, чем ковыряться в грехах Лавинии. – Клянусь тебе, Томазина, я никому не расскажу о тайне Констанс! Она будет жить как жила. Ты же выполнила свой долг! И больше не вспоминай о Лавинии.

«Все будет сначала, – подумал он. – Мы все начнем сначала.»

– Но убийца…

– Подумай сама, Томазина. Это никого не касается, кроме тебя. А ты не убийца.

– Ты уверен? Может быть, матушка послала меня убить Лэтама, чтобы спасти сестру от замужества.

– Я бы не удивился, если бы Лавиния рассуждала именно так, если бы она даже послала тебя отомстить ему за свое уродство, но ты – это ты, а не Лавиния. Ты бы ни за что не взялась за такое поручение.

Она долго с удивлением смотрела на него.

– Ты правда мне веришь?

– Да, любимая. Я знаю, что ты невиновна.

Ее лицо осветилось радостью, и он вспомнил девочку, которая обещала, что выйдет за него замуж. Ник протянул к ней руки. Томазина не раздумывая бросилась ему на шею, смеясь и плача одновременно.

– Тихо, любимая.

Ник поцеловал ее в лоб и покрепче прижал к себе.

Она же взяла в ладони его лицо, и когда ее губы коснулись его губ, он забыл обо всем на свете. Слишком долго он желал ее, чтобы теперь отказываться.

«Она моя, – подумал он, – и я буду ее холить и лелеять.»

Он легко касался губами ее лба, щек, подбородка, трепещущих губ, а она обвила руками его шею, отдавая ему свое тело. Он долго раздевал ее, лаская, а потом она раздевала его, возвращая ему подаренные ей ласки, ничего не боясь и не стыдясь благодаря его нежности.

– Сладкая моя… – прошептал он. – Люби меня.

– Я люблю, – отозвалась Томазина. – И всегда буду любить.

Она отдавалась, ему с щедростью, которая и удивила и обрадовала его, как будто только для него она берегла свою любовь и страсть. Он не помнил, как положил ее на кровать, но отлично помнил, как хорошо ему было лежать рядом с ней, когда их ничто уже не разделяло.

– Я не хочу причинять тебе боли… – шепнул он.

Она была так не похожа на Лавинию, что его сердце, казалось, пело от счастья.

– Пусть будет больно, но только с тобой.

– Я постараюсь, – пообещал он.

Он знал, что причинит ей боль, когда будет лишать ее девственности, но все равно собирался это сделать – правда, как можно нежнее. Он подготовил ее и в самый последний момент прикусил ей губу, чтобы отвлечь от другой боли.

Он удивился, не почувствовав сопротивления, но тут же ни одной мысли не осталось в его голове, охваченной пламенем любовного пожара. Томазина с готовностью приняла его в себя и, прижимая к себе, сводила его с ума. Никогда еще Ник не испытывал ничего подобного!

Возвращение к реальности было медленным и приятным.

Они лежали, раскинувшись, на кровати. Горели свечи, и кожа Томазины напоминала лучший итальянский мрамор, но лица ее, закрытого волосами, не было видно. Несколько прядей обвилось вокруг руки Ника.

В конце концов к Нику вернулась способность соображать. Он вспомнил, что сделал еще одно открытие, о котором забыл в порыве страсти.

– Ты не девушка, – сказал он.

Томазина пошевелилась, потом растерянно мигнула.

– Я никогда и не говорила, что я девушка.

– «Пусть будет больно, но только с тобой», – передразнил он ее.

Ник завел руки ей за голову и заглянул в глаза. Если она обманула его в этом, она обманывала и во всем остальном. А он-то думал, что может ей доверять… Опять он ошибся. Его вера в собственную проницательность была поколеблена.

– Боли не было, – прошептала Томазина. – Было так хорошо.

– А боли и не бывает, кроме первого раза.

– А-а-а…

Она едва не обезоружила его этим «а-а-а». Столько в нем было удивления. Ник отпустил ее и перекатился на край кровати. Лежа на спине, он смотрел вверх и ничего не видел.

Она помолчала, потом тихо заговорила, но Ник не желал больше попадаться на удочку.

– Я ведь не говорила тебе, что ты у меня первый.

Томазине пришлось сделать над собой усилие, потому что все ее тело пело от счастья, а она уже теряла его, любимого Ника Кэрриера, без которого теперь не представляла своей жизни.

– А который? Двенадцатый? Сотый? Если поразмыслить, то и боль деторождения ты, верно, знаешь не из десятых рук. Ты уже рожала? Почему бы тебе не рассказать?

Томазина вздохнула. Как она была счастлива, когда Ник решился ей поверить! Опять ей мешает Лавиния. Он думает о ней плохо, потому что и он, и его отец были в свое время околдованы Лавинией. Томазина даже подумала, что Ник, наверное, никогда не сможет разделить их в своем сознании.

– У меня был один любовник и не было ни одного ребенка.

Что ж, терять больше нечего. А вдруг он ей поверит?

– Ник, я знала до тебя только одного мужчину. Мальчишку на самом деле. И ты не можешь отругать меня хуже, чем я себя ругаю. Особенно тогда ругала.

Он не желал смягчаться. Она хотела прикоснуться к нему, разгладить морщины на его лбу, сказать ему, что любит его, но он даже не смотрел в ее сторону.

Он был обижен, потому что она оказалась не такой, какой он ее себе представлял. А она не понимала, почему мужчины придают такое большое значение девственности, если сами же рвутся избавить от нее девушек. Однако этого мужчину она уже знала и поняла, что он не столько хочет обидеть ее, сколько защитить себя. Он боялся ей поверить. Он боялся разочарований.

Закрыв глаза, потому что ее страдание было невыносимо, Томазина тщательно подбирала слова. Надо же заставить его понять! Надо убедить его, что она достойна его любви!

– Ник, я была тогда совсем глупенькой. Только потом я поняла, что натворила. Я даже не хочу об этом вспоминать. И потом, не так уж все было просто.

– Тебя изнасиловали?

Жаль, что она не могла это подтвердить. Тогда бы Ник простил ее. Но Томазина совершенно не умела врать. И так слишком много лжи кругом.

– Нет.

– Тогда ты сама этого хотела?

У Ника все только белое или черное, девственница или блудница. У нее не осталось никакой надежды в чем-то убедить его. Наверное, суд, который ей предстоит, будет таким же непробиваемым и вынесет ей смертный приговор. Томазина вздрогнула, однако решила рассказать Нику все до конца.

– Три года назад в Лондоне все праздновали. Умерла Мария Тюдор, и ее место заняла Елизавета. Вино лилось рекой. Ты не представляешь… Все смеялись, целовались. Я даже не поняла, чего Марк хочет, пока не было поздно.