– Зачем они так шумят? – спросила отца Иокаста, зажимая уши.

– Они отгоняют злых духов.

Марджори фыркнула.

– Им бы надо знать, что злой дух среди них. Вот он выходит из церкви, чтобы встретить невесту.

Господин Фейн нервничал, зато прочесть что-нибудь на лице Ричарда Лэтама было невозможно. Ник подумал, что он был бы точно таким же, если бы его невеста вдруг стала кричать и биться головой о землю.

– Ты всегда говоришь, что он злодей, – тихо шепнул он матери. – Почему?

Марджори Кэрриер не скрывала своего недовольства, но молчала.

Лэтам перебирал длинными пальцами пять золотых цепочек, которые носил на шее, потом потрогал жемчужные пуговицы на дублете и крепко ухватил Констанс за руку. Она застонала от боли, но он только сверкнул на нее глазами.

Господин Фейн спросил, нет ли у кого возражений, и все промолчали. Может быть, людям не нравилось то, что происходило на их глазах, но никто не оспорил права Лэтама жениться на своей подопечной.

– Миссис Фрэнси могла бы сказать… – не стерпела Марджори.

– Что? Помешать венчанию могли бы только родственные связи, а Лэтам не принадлежит ни к Блэкбернам, ни к Раундли.

– По закону – нет. А как назвать то, что мужчина берет в жены дочь, будучи любовником ее матери? Миссис Фрэнси уже года два как его любовница. Твой отец знал… И Джон Блэкберн тоже. Господин Блэкберн никогда бы такого не допустил! Он и Фрэнси ему не отдал.

Ник не знал, что сказать. Возле дверей в церковь Ричард, следуя обычаю, назвал вдовью часть, которая должна принадлежать Констанс, и в знак этого вручил ей кольцо и немного денег для бедняков. Кольцо было надето на безымянный палец, от которого, как известно, жила идет прямо к сердцу.

Под взглядами всех собравшихся жених и невеста обменялись положенными клятвами. Голос Ричарда звучал громко и торжественно, а Констанс – почти неслышно. Тут все развеселились и прошли в церковь. Пора было приступать к венчанию.

Ник не собирался быть в церкви, тем более что потом в Кэтшолме устраивали пир и он должен был проследить, чтобы все было в порядке. Теперь, хотя бы отчасти поняв причину отвратительного поведения Фрэнси, он обрадовался, что может уйти.

Томазину он нашел на кухне. Она еще была бледна и голова у нее наверняка болела, но она изо всех сил старалась помочь повару.

– Уходи, Томазина. Иди в залу. Будешь сидеть за вторым столом между Редихом и господином Фейном. – Он поддержал ее, боясь, как бы она не упала. – Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? Никто тебя не упрекнет, если ты полежишь в своей спальне.

Она покачала головой и слабо улыбнулась.

– Я не знаю почти никаких трав, но даже мне известно, что нельзя много лежать, если ударяешься головой.

Она во что бы то ни стало собиралась присутствовать на свадебном обеде.

– Тогда посиди. Потом мы с тобой поговорим. Не веря собственным ушам, Томазина подчинилась.

Довольный Ричард Лэтам оглядел собравшихся. Невеста его не интересовала. Констанс больше не могла ему помешать. И Фрэнси тоже.

В большой зале под разукрашенным балдахином на возвышении сидели жених с невестой, родственники и самые почетные гости. Остальные расселись за другими столами. Золотая и серебряная посуда Блэкбернов и Раундли сверкала на столах для благородных гостей, хотя никто не остался без кружки эля, пшеничного хлеба и сыра. На всех столах стояли вазы с плодами из садов Кэтшолма.

Лэтам коротко кивнул Нику. Тот поднялся и стукнул по столу белым жезлом, символом управляющего. Все умолкли. Встал господин Фейн и, откашлявшись, прочитал краткую молитву:

– Боже, спаси королеву и нас и пошли нам мир во Христе. Аминь.

И сразу же все зашумели, потому что в залу стали вносить первые блюда.

– Как насчет тоста, брат? – спросил Майлс, который уже был навеселе.

– Венчание состоялось, – раздраженно ответил Ричард, – и я не нуждаюсь в пожеланиях этих людей.

– Кажется, мне тоже пора жениться, – заявил Майлс, глядя в кубок, словно на его дне хотел увидеть, что ждет его в будущем.

Лэтам нахмурился.

– Если ты собираешься предложить руку Фрэнси Раундли, оставь эту дурацкую затею.

Майлс усмехнулся.

– Но тогда все владения будут в руках нашей семьи!

Отвратительное подозрение, которое уже не однажды закрадывалось ему в голову, опять вернулось. Неужели Фрэнси спит с его братом? И он тихо и злобно проговорил:

– Надеюсь, ты не забыл, что я в курсе всех твоих тайн…

– А что ты имеешь против моей женитьбы? – с явной угрозой спросил Ричард.

Храбрость мгновенно покинула Майлса, и в голосе его уже не было прежнего воодушевления.

Лэтам праздновал победу. Майлс будет послушен.

– Будет гораздо спокойнее, если Фрэнси останется вдовой. Тогда Кэтшолм после ее смерти перейдет через Констанс ко мне.

Майлс молчал. С галереи музыкантов послышалась первая баллада, с большим мастерством исполняемая на лютне и флейте. Лэтам заметил только, что он приказал позвать музыкантов – и их позвали.

Оглядывая нижние столы, он вдруг обратил внимание на рослого мужчину, одетого в черное с серебром. Эдуард Парсиваль. Лэтам презрительно скривил губы. Парсиваль был порочен не менее чем он сам, представляя правосудие, до которого ему совершенно не было дела, однако прибыли от этого у него было гораздо меньше, чем у Лэтама.

Гораздо больше его интересовали грушевый пирог и Томазина Стрэнджейс, которая избегала встречаться с ним взглядом, но все же искоса посматривала на него, когда выдавался удобный случай.

«Ник прав. Надо как можно скорее выбираться из Кэтшолма. Когда Лэтам узнает, что я все вспомнила, он заставит меня молчать. Даже если я отрекусь от своих слов, это не поможет. Он из тех, кто жестоко мстит… Странный он человек», – думала между тем Томазина, заметив, как плотоядно он поглядывает на пирог. Все знали, что он обожает груши из сада в Кэтшолме – того самого, который теперь принадлежит ему. Томазина вспомнила, как он распоряжался на кухне подать этот пирог только ему одному. Вряд ли он поделится им с гостями. Да и с невестой тоже.

Констанс только и делала, что подкладывала еду себе на тарелку, но есть не ела.

Пир шел своим чередом, и Томазина уже пожалела, что пришла. Вряд ли она узнает здесь что-нибудь о своей сестре, к тому же ей было не по себе под взглядами Лэтама. Когда он вышел из залы, ей стало намного легче.

Хихикнул Генри Редих, издав первый звук за все время, что он просидел рядом с ней.

– Даже те, кто сидят с ним рядом, – шепнул он ей на ухо, – не смогут воспользоваться его тайным стулом.[7]

Лэтам возвратился как раз тогда, когда принесли вторые блюда. Он выбирал себе самые аппетитные куски, не заботясь о гостях. А одно блюдо, Томазина не рассмотрела какое, он просто-напросто целиком забрал себе. Лэтам уже предвкушал удовольствие, как вдруг гримаса боли появилась на его лице, и он опять покинул залу.

Он был так противен Томазине, что она нисколько ему не сочувствовала, однако ей было жалко повара, который мог поплатиться за испорченный желудок хозяина.

Вскоре Ричард возвратился – кажется, довольный, потому что опять громко заговорил, требуя всеобщего молчания:

– Этот гобелен стал желтее, чем прежде.

Майлс покорно посмотрел на гобелен, изображавший сцену из греческой мифологии.

– Мне так не кажется.

Лэтам выпил еще вина. Неожиданно он выронил кубок и рукой закрыл глаза. Другую руку он прижал к животу. Потом стал рвать дублет на шее. Задыхаясь и корчась, он вскочил на ноги.

Томазина тоже вскочила. Все не отрываясь смотрели на агонию Лэтама. Нечеловеческий вопль вырвался у него из груди. Постояв немного, он упал лицом на стол.

Кто-то из женщин истерически расхохотался.

Констанс спокойно смотрела на мужа. Подобрав юбки, она обошла испачканный объедками и рвотой пол и удалилась из залы. Вербурга побежала за ней.

Ник Кэрриер с мрачным выражением лица подошел поближе, бросив короткий взгляд на Томазину, но у нее так болела голова, что она ничего не заметила. Она мечтала только об одном – поскорее уйти. Ник опустился на колени возле тела, и все дамы тотчас бросились к дверям. Последнее, что услыхала Томазина за своей спиной, – голос Ника, звавший Эдуарда Парсиваля.