Признать в Источнике Черных Капель Фонтан Темного Изобилия Фафхрду было несложно, еще в детстве он вынужден был привыкнуть к подобному поэтическому символизму, обучаясь у скальда.

Нингобль для Фафхрда был примерно тем же, что Шилба для Мышелова, разве что Семиглазый был куда более привередливым архимагом. Имея вкус к тавматургическим занятиям, он рассылал Фафхрда на куда большие расстояния с целью убийства драконов, затопления четырехмачтовых заколдованных кораблей и похищения охраняемых великанами зачарованных королев.

Кроме того, Нингобль имел наклонность к тихому и весьма прозаическому хвастовству, особенно когда речь заходила о великолепии его громадного подземного обиталища… Каменистые извилистые коридоры его пещеры уводили, как он часто уверял, в любую точку пространства и времени, если только перед этим получишь точные инструкции от хозяина, как именно и куда проходить этими извивающимися скальными ходами под низким потолком.

Особого желания выучить формулы и заклинания Нингобля у Фафхрда не было — в отличие от Мышелова, стремившегося кое-что узнать у Шилбы, — но Семиглазый умело управлял Фафхрдом, используя слабости его и былые ошибки, так что северянину всегда приходилось внимательно выслушивать наставления чародея и разную колдовскую похвальбу, но только если всеми возможными естественными и сверхъестественными способами поблизости не оказывалось ухмыляющегося и вечно подзуживавшего Мышелова.

Тем временем перед огнем Фафхрд натягивал, застегивал и навешивал на свое громадное мускулистое тело, обильно покрытое толстыми короткими золотисто-рыжими волосками, всякие одеяния, оружие и украшения. И когда в сапогах и в шлеме он открыл входную дверь и поглядел вдоль темнеющего переулка, заметив лишь продавца каштанов, согнувшегося над жаровней на ближайшем углу, можно было решительно присягнуть, что к Площади Мрачных Увеселений он будет следовать, лязгая и грохоча, словно осадная башня, приближающаяся к городской стене.

Но старый продавец каштанов, слух которого был острее, чем у рыси, — потому он и служил в осведомителях Властелина, — едва не проглотил собственный язык, когда Фафхрд промчался мимо него, высокий как сосна, быстрый как ветер и безмолвный как призрак.

Растолкав мужланов меткими ударами локтя в покрытые жиром ребра, Мышелов зашагал по темным булыжникам к ослепительно сверкающей двери, увенчанной как бы перевернутым сердечком. Не иначе каменщикам пришлось работать как бесам, чтобы прорезать и отштукатурить дверной проем так быстро: он побывал здесь около полудня и не заметил никакой арки — только ровную стену.

Иноземец в красной феске и длинноносых красных туфлях поспешно выбежал навстречу Мышелову и, склонившись пред ним, с поклонами стал пятиться назад, обметая дорогу перед первым покупателем.

Но мрачное лицо Мышелова было исполнено недоверия и брезгливости. Остановившись перед кучкой предметов, расставленных перед дверью, он с неодобрением уставился на них, извлек из тонких серых ножен Скальпель и кончиком узкого клинка перевернул обложку книги, лежавшей сверху на стопке фолиантов. Не попытавшись нагнуться или поднять ее, он пробежал глазами первую страницу, покачал головой, быстро перевернул еще с полдюжины страниц, словно указкой, поводил острием Скальпеля, та здесь, то там отмечая слова, и с явным осуждением быстро захлопнул книгу движением меча.

Потом острием того же Скальпеля он приподнял красную ткань, свисавшую со стола позади книг, и с не меньшим осуждением постучал по стеклянному кувшину, в котором плавала человеческая голова; небрежно тронул мечом еще несколько столь же скверных предметов и с неудовольствием взъерошил перья на голове прикованной за ногу совы, возмущенно заухавшей с высокого насеста.

Вложив Скальпель в ножны, он с кислым видом повернулся к продавцу, в негодовании воздев брови; взгляд его говорил, да что там… кричал: и это все, что ты можешь предложить? да разве может эта куча мерзкого мусора оправдать возмутительное вторжение света во мрак Темной Площади?

Однако на самом деле Мышелов в высшей степени был заинтригован каждым предметом. Книга, например, была написана шрифтом, которого он не только не понимал, но даже и не видел доселе.

Три факта были очевидны для Мышелова: во-первых, все выставленные здесь на продажу вещи не принадлежали Нихвону, ни один из самых дальних закоулков этого мира не был для них родным; во-вторых, во всем этом он ощущал крайнюю опасность, пусть и не мог понять, в чем она заключалась; и в-третьих, все эти штучки были до крайности занимательны; и он, Мышелов, вовсе не собирался даже трогаться с места, пока собственноручно не обследует, не изучит и, если нужно, не опробует все интересующие его предметы, до последнего.

От кислого выражения на лице Мышелова продавец заюлил, принялся гримасничать, явно раздираемый желанием облобызать сапог покупателя и лично указать ему неуклюжими любезными жестами на каждую диковинку, подчеркивая ее достоинства.

Закончил он, склонившись столь низко, что подбородок его едва не коснулся земли, длинная, словно у человекообразной обезьяны, рука его указывала внутрь лавки, он забормотал на ужасном ланхмарском:

— Все для удовольствия плоти, чувств и воображения человека. Таких чудес не увидишь во сне. И дешево. Так дешево. Одна монета. Лавка редкостей. Входите, о, князь!

Мышелов нарочито долго зевнул, прикрывая рот тыльной стороной ладони, потом огляделся с терпеливой и усталой улыбкой светского человека, да что там — герцога, понимающего, что обязан терпеть известные неудобства, но поддерживать торговлю на собственных землях, и вошел в лавку.

За спиной его владелец разразился припадком безумного хихиканья и принялся судорожно подметать мостовую, уже совсем осатанев от счастья.

Первое, что увидел внутри Мышелов, оказался стеллаж, набитый нетолстыми книгами в переплетах из тонкой выделки красной и фиолетовой кожи с золотым тиснением.

Затем — рядок поблескивающих линз и тонких медных трубок, словно приглашающих взглянуть внутрь.

Третьим дивом оказалась темноволосая стройная девушка, загадочно улыбавшаяся в подвешенной к потолку клетке из нечастых золотых прутьев.

А за этой клеткой виднелись остальные — с прутьями из серебра и каких-то странных металлов, отливавших зеленым, рубиновым и оранжевым, а еще — ультрамарином и пурпуром.

Фафхрд увидел, как Мышелов исчез в лавке в тот самый миг, когда левая ладонь его коснулась прохладной грубой поверхности Фонтана Черного Изобилия, а Звезда Акул уселась прямо на вершину Рхана, словно зеленоватый фонарь, установленный на кончике шпиля.

Он мог бы последовать за Мышеловом, мог бы и не делать этого; вне сомнения, он задумался бы над смыслом происходящего, но именно в этот момент за спиной его раздалось долгое, низкое шипение:

— Ш-ш-с-с-с-с-т!

Гигант Фафхрд с легкостью танцора обернулся, при этом меч его, Серый Жезл, мгновенно выскочил из ножен, производя менее шума, чем змея, выскальзывающая из норы.

В десяти локтях за ним, в черной разверстой пасти Темного Переулка, что был бы темнее самой Площади Мрачных Увеселений без ее новоявленного светила ночной коммерции, Фафхрд заметил бок о бок две фигуры в черных плащах, надвинутых на лица.

Под одним капюшоном тьма была абсолютной. Даже на лице негра из Клиша звезды оставили бы хоть какие-то блики. Их не было.

Под другим капюшоном угнездились семь еле различимых зеленоватых огоньков. Они сновали из стороны в сторону, иногда кружили вокруг друг друга или головокружительно метались. Время от времени то один, то другой из продолговатых овалов становился чуть ярче, оказавшись около края капюшона, или темнел, удаляясь вглубь.

Вложив Серый Жезл в ножны, Фафхрд двинулся к фигурам: не отвращая от него своих, так сказать, ликов, они безмолвно и медленно удалялись в глубь переулка.

Фафхрд следовал за ними. В душе его пробудился интерес… и кое-что еще. Встреча с одним лишь собственным наставником сулила ему лишь скуку и легкое волнение, но кому же по силам подавить трепет, оказавшись сразу перед Нингоблем Семиглазым и Шилбой—без—очей—на—лице?