Однако сами они девиц в свой очаровательный новый дом не приводили, и не без причины — не прошло и двух недель, как призрак стройной Ивриан стал являться Мышелову, а призрак высокой Вланы — Фафхрду; быть может, духи эти проявлялись из вездесущей пыли, прилипшей к стенам снаружи. Призраки девушек никогда не говорили, даже тихим шепотом, и не прикасались к друзьям даже волоском. Фафхрд не говорил о Влане с Мышеловом, а Мышелов с Фафхрдом об Ивриан. Словом, девушек было не видать, не слыхать и не потрогать, но тем не менее обе были рядом.

Втайне друг от друга оба приятеля обращались к ведьмам, знахарям, астрологам, колдунам, некромантам, предсказателям судьбы, респектабельным докторам, даже к жрецам в поисках исцеления от невзгод — каждый из них желал, если уж видеть дорогую покойницу, так видеть по-настоящему или же не видеть вовсе.

И через три луны Мышелов и Фафхрд, исполненные доброжелательности друг к другу, абсолютно терпимые буквально во всем, всегда готовые перекинуться шуткой, улыбающиеся — впрочем, чаще, чем это было бы необходимо, — обнаружили, что быстро сходят с ума. Мышелов убедился в этом как-то на рассвете: открыв глаза, он увидел над собой на потолке бледный плоский силуэт: Ивриан грустно глядела на него с потолка и тут же исчезла, заметив, что он проснулся.

Ниже волос все лицо его и шея покрылись бисеринками пота; горло драло, его тошнило чуть не до рвоты. Взмахом правой руки он отбросил все простыни и нагишом через гостиную помчался в спальню Фафхрда.

Северянина в ней не было.

Мышелов долго смотрел на неубранную пустую постель. А потом одним глотком выдул полбутылки крепленого вина. А после приготовил себе кувшинчик обжигающе горячего тройной крепости гахвеха. Пригубив содержимое кувшинчика, он понял, что его знобит и он зябко трясется. Накинув шерстяной халат, он туго перепоясался, влез в валенки, но и, приканчивая свой еще дымящийся гахвех, все еще продолжал мелко дрожать.

Весь день он то расхаживал по гостиной, то валялся в одном из громадных кресел, чередуя крепленое с горячим гахвехом и дожидаясь Фафхрда. Он все еще зябко ежился и время от времени потуже запахивался в халат.

Но северянин так и не появился.

Когда к вечеру окна из тонкого пепельно-пыльного рога сперва пожелтели, а потом потемнели, Мышелов уже был в состоянии мыслить более практически. Ему пришло в голову, что остался единственный волшебник, с которым он не советовался по поводу всей этой жуткой истории с Ивриан, — что было, впрочем, понятно, ведь именно этого чародея он не считал ни обманщиком, ни мошенником. Это был Шилба—без—очей—на—лице, живший в пятиногой хижине на Великом Соленом Болоте, как раз на восток невдалеке от Ланхмара.

Стянув все теплые тряпки, он поспешно накинул свою серую куртку из грубого пряденого шелка, натянул башмаки из крысиной кожи, прицепил к поясу свой легкий Скальпель и острый кинжал Кошачий Коготь. Он уже успел заметить, что ни одежды Фафхрда, ни меча его по имени Серый Жезл, ни кинжала, зовущегося Кровопиец, на месте не было. Прихватив серый плащ с капюшоном из того же материала, что и куртка, он бежал из кошмарного обиталища в страхе и ужасе, опасаясь лишь одного — чтобы грустный и бесстрастный не явился бы ему вновь дух Ивриан в полном безмолвии лишь для того, чтобы потом бесследно исчезнуть.

Солнце садилось. Слуга из “Угря” чистил уборную. Мышелов грубовато и строго окликнул его:

— Видел сегодня Фафхрда?

Парень слегка вздрогнул и ответил:

— Да, он уехал на рассвете на громадном белом коне.

— У Фафхрда нет коня, — жестко, угрожающим тоном произнес Мышелов.

Парень снова вздрогнул:

— Такого высокого коня я еще не видел. И седло было коричневое, и упряжь с золотыми бляшками.

Оскалившись вдруг, Мышелов наполовину вытащил из покрытых мышиными шкурками ножен Скальпель — за спиной парня, в сумерках поблескивал шкурой угольно-черный конь под черным седлом в упряжи того же цвета, покрытой серебряными бляхами.

Он бросился мимо парня — тот трусливо отпрянул прямо в то, что чистил, — вспрыгнул в седло, схватил поводья, вставил ноги в стремена, по длине оказавшиеся ему совсем впору, — и ногами послал коня вперед. Тот взял прямо с места по Сумрачной улице, галопом пронесся на север по улице Коробейников, потом повернул на запад по улице Богов — люди разбегались с его пути — и исчез за распахнутыми Болотными Воротами, прежде чем тамошняя стража успела скрестить зазубренные пики.

Солнце садилось за его спиной, впереди была ночь, влажный ветер обдувал щеки, и Мышелов решил, что все складывается неплохо.

Черный конь промчал его по Мощеной Дороге десятков на шесть полетов стрелы или на триста дюжин бросков копья, потом они свернули с дороги на юг, повернув от моря так резко, что Мышелов едва не свалился на землю, но все же умудрился удержаться в седле, стараясь уклониться от колючих ветвей терновника и соколиных деревьев. И не более чем через сотню вздохов лошадь застыла прямо перед хижиной Шилбы, притолока низкой двери была чуть выше головы Мышелова, под нею горбилась черная фигура в плаще с капюшоном.

Мышелов громко произнес:

— Опять твои шуточки, волшебник? Зачем ты прислал за мною этого коня?

Шилба не ответил ни слова и даже не шевельнулся, хотя силуэт его выглядел, мягко говоря, неестественно, если стоял он на ногах, а не, скажем, на щупальцах.

Через какой-то миг Мышелов повторил погромче:

— А за Фафхрдом это не ты сегодня послал с утра громадного белого коня с покрытой золотом упряжью?

Тут Шилба слегка вздрогнул, и сразу же замер вновь, не говоря ни слова, и, конечно же, место, где положено было бы находиться лицу, оставалось куда чернее его одеяний.

Сумерки сгущались. Еще немного спустя, Мышелов тихо и с отчаянием проговорил:

— О, Шилба, великий волшебник, одари меня, иначе я погиб. Верни мне мою возлюбленную, верни целиком или же дай мне забыть ее совсем, словно бы я никогда и не встречал Ивриан. Сделай, как хочешь, и я заплачу тебе, чем пожелаешь.

Скрипящим голосом, как скрежещет в волне галька, Шилба отозвался из темной двери:

— Будешь ли ты верно служить мне до самой своей смерти? Выполнишь ли все, что я по праву прикажу тебе? Со своей стороны я обещаю тогда не прибегать к твоим услугам чаще раза в году или двух и занимать тебя не более трех лун из тринадцати. Теперь клянись костями Фафхрда и своими собственными, что, во-первых, ты доставишь мне Маску Смерти из Страны Теней, не пренебрегая любыми уловками, какими позорными и унизительными они бы ни показались тебе, и что, во-вторых, ты убьешь любого, кто посмеет преградить тебе дорогу, будь то твоя неведомая мать или же сам Великий Бог.

— Обещаю, — после долгой паузы ответил Мышелов тихо.

Шилба продолжал:

— Очень хорошо. Вот конь. Езжай на нем на Восток, за Илтмар, через Город Живых Мертвецов, за Море Чудовищ, за Иссушенные Горы, прямо в Страну Теней. Отыщи там Голубое Пламя и доставь мне Маску Смерти, лежащую на троне перед пламенем. Или сорви эту Маску прямо с лица, если Смерть окажется дома. Кстати, в Стране Теней ты отыщешь свою Ивриан. Но опасайся некоего герцога Даниуса, чей садовый домик ты недавно украл, повинуясь не только случайному побуждению… Я надеюсь, ты отыскал и прочел все книги о Смерти. Эта персона, Даниус то есть, страшится Смерти куда сильнее, чем положено принадлежащим к роду людскому. Это следует из анналов и людей, и демонов, и богов, а потому он замыслил набег на Страну Теней, чтобы убить Смерть (она это или он, этого не знаю даже я) и уничтожить все ее пожитки, в том числе и обещанную мне тобой Маску. А теперь выполняй. Все.

Потрясенный, онемевший и ужасно несчастный, Мышелов долго и с подозрением глядел в темный дверной проем, так что и луна успела подняться, и силуэт ее угнездился в узловатых ветвях засохшего соколиного дерева, но Шилба не говорил более и не шевелился, а Мышелову даже в голову не шло ни единого разумного вопроса, который стоило бы задать. И потому в конце концов он тронул пятками бока черного коня… тот моментально развернулся, осторожно переступая, добрался до Мощеной Дороги и галопом понесся к востоку.