Зулеинов согнул руку и, убедившись, что она не повреждена, забрался на вагонетку посмотреть, не идёт ли подмога…

…Пять вагонеток с песком и погруженными поверх рельсами двинулись в путь, запряжённые парой верблюдов впристяжку. За вагонетками шли четыре комсомольца с лопатами на плечах. Комсомольцы шли молча. Зной склеивал губы и глаза. Ноги скользили по хрустящему, утрамбованному песку, заплетаясь на шпалах.

– Ты что, из дому убежал? – после доброго часа молчаливой ходьбы спросил Зулеинов у идущего с ним рядом Урунова.

– Убежал…

– Старик в комсомол не пускал?

– Не пускал. Сказал, если пойду, – засечёт.

– Что же, ему советская власть не нравится? Бай небось? За баранов боится? Баранов у него много?

– Голов сорок. У нас в кишлаке были баи, у которых по шестьсот голов и больше. Вот тот, чёрный, что с сыном ехал, сын его тебе пить давал, тот большой бай был.

– А ходит рваный, можно подумать – бедняк.

– Все они так. Мой папа больше насчёт религии, чтобы всё по шариату. Если бы в комсомоле против бога не говорили, у нас много ребят бы пошло.

– А ты бы старику растолковал, он небось тёмный. У меня тоже старик очень бога уважал. Только не дрался, – слаб был. Я тогда совсем глупый бегал, ничего не мог объяснить по-научному, а только так, своим умом. Он меня тоже кораном хотел уломать. Всё, бывало, твердил, глядя на небо, на птиц летящих: «Кто, кроме бога, поддерживает их там?». А я ему: «Большое дело птица! Сколько весит самая большая птица? Фунтов двадцать! Выходит, бог больше двадцати фунтов в воздухе удержать не может. А вот человек сделал самолёт, – один хвост руками не подымешь, а в воздухе держится. Значит, человек сильнее бога. Я, говорю, пойду учиться, лётчиком буду, сильнее бога стану». Старик плюнет и уйдёт…

Вдали показались белые палатки. По мере приближения к месту работ наспех забалластированный путь всё более корежился под ногами. Состав остановился. Шагах в трёхстах, вдоль полотна узкоколейки, тянулась длинная вереница людей, занятых монтировкой рельсов. Несколько человек поднялось и помахало руками. Большая группа комсомольцев толпилась у входа в одну из палаток. Зулеинов, заслонив от солнца глаза, удивлённо посмотрел в сторону скопища.

– Что ж это они работу бросили и митингуют? – пробурчал он недовольно. – А ещё штурм называется! – Воткнув лопату в песок, он зашагал по направлению к палаткам. – Эй, ребята, хватит митинговать! Айда выгружать песок! Живо!

Несколько голов повернулось в его сторону, но никто не тронулся с места. Зулеинов вошёл в толпу.

– Что тут такое? Почему работу бросили?

– Анварову плохо, – повернулся один из комсомольцев. – Змея укусила, доктора надо.

Зулеинов протиснулся в палатку. Он увидел Нусреддинова, Полозову и ещё пяток комсомольцев, склонившихся над кошмой. На кошме лежал Сафар Анваров. Его правая нога, обнажённая до паха, ниже колена была туго перехвачена бечёвкой. Распухшая голень, прямая, как полено, кончалась несуразно короткой ступнёй без щиколотки, с посиневшими, раздутыми пальцами.

– Шароф! – окликнул вошедшего Нусреддинов. – Ты прямо с пристани? Когда грузовик придёт?

– Грузовик сломан. Обещали починить к вечеру. Надо позвонить по телефону и вызвать врача с головного участка, у них своя легковая.

Нусреддинов потянул Шарофа в угол палатки и зашептал:

– Телефон не работает. Пробовал дозвониться хоть до пристани, – нельзя. Посылать нарочного пешком или на верблюде, – к вечеру не доберётся. А тут надо немедленно. Что делать?… А?

– Как же это случилось?

– Как случилось? Просто. Пошёл искать камень, подложить под рельс, чтобы удобнее было заклепать гайку. В колючке не заметил, наступил на змею. Убил молотком, но уже после того, как укусила в ногу. Нога пухнет. За десять минут, смотри, как раздулась…

Анваров застонал.

– Очень болит? – наклонилась над ним Полозова.

– Шевельнуть не могу, – сказал с трудом Анваров. – Грузовика не будет?

– Ты лежи тихонько, – погладила его по голове Полозова. – Мы уже позвонили по телефону. Сейчас приедет доктор.

– Телефон не работает, – не открывая глаз, сказал Анваров.

Минуту он лежал неподвижно, потом приподнялся на локте, лицо перекосилось гримасой боли. Он привлёк за руку Полозову.

– Ногу надо отрезать, – сказал он хрипло. – В больнице всегда отрезают. Подложи полено, Мариам, пусть кто-нибудь из ребят топором. Я выдержу.

– Что ты, Сафар! Как же можно ногу рубить! Для этого инструменты нужны. Не выдумывай. Это же верное заражение крови.

– А так?

– Товарищ Мариам, – сказал в общей тишине Урунов. – Здесь поблизости, верстах в пяти, табиб[34] один живёт. Большой табиб! От змей лечит. Много людей вылечил. Я сбегаю.

В палатке зашептались.

Полозова поискала глазами Нусреддинова.

– Керим, как ты думаешь? – спросила она вполголоса. – Мне кажется, пусть бежит. У них в лечении укусов большой опыт…

– Очень умный табиб! – подтвердил Урунов. – Много-много вылечил, Я побегу, – он заторопился к выходу.

– Урунов!

Сафар присел на кошме. Урунов остановился.

– Не смей звать табиба! Ты – комсомолец. Стыдно! Обману веришь и других комсомольцев учишь. Вон иди! – он упал обратно в кошму. – Все уходите! Пусть Мариам и Керим останутся. Остальные – работать! Чего работу бросили? Керим, скажи им, чтобы шли работать. И никакого табиба! Кто побежит за табибом, – вон из комсомола!

Комсомольцы молчаливой гурьбою высыпали из палатки.

– Мариам… – тихо позвал Анваров. – Они ушли?

– Да, Сафар, все ушли. Здесь только Керим и я.

– Почему ты сказала при комсомольцах, чтобы за табибом посылать? Ай, Мариам, как нехорошо!

– Сафар, милый, не надо быть таким щепетильным. Пойми, врача ведь вызвать нельзя. А табибы, они, конечно, обманщики и трудных болезней лечить не могут, но здешних змей они знают лучше, чем европейские доктора, и от укуса змей у них есть свои испытанные средства. Почему не попробовать?

– При комсомольцах за табибом, как нехорошо…

– Слушай, Сафар, ведь никто не узнает. Все комсомольцы ушли на работу. Посадим тебя на верблюда и повезём. Скажем, что едем на пристань. Будет знать один только Урунов…

– Нехорошо, – потряс головой Анваров. – Сколько времени учили комсомольцев: табиб – обманщик, а сам заболел, – к табибу… Вся работа даром.

– Сафар, милый, нельзя же так лежать, без помощи. Время идёт. Ведь ты можешь умереть…

– Не хочу табиба! – Сафар поднялся на локтях. – Керим, ты здесь? Скажи ей, пусть не смеет так говорить. – Он тяжело откинулся на кошму. – Если нельзя доктора, надо умирать…

Он долго лежал с закрытыми глазами и, казалось, уснул. Полозова плакала. Нусреддинов, прямой и сосредоточенный, сидел на корточках у изголовья.

– Керим! – позвал внезапно Анваров.

– Да, я здесь.

– Если сегодня закончим двадцать первый километр, то какая это будет часть всей дороги?

– Пятая часть, Сафар.

– Керим! – окликнул Анваров немного спустя.

– Да, я слушаю.

– Если за три недели сделали только пятую часть, тогда, чтобы закончить всю дорогу, надо не три, а четыре месяца, правда?

– Нет, Сафар. Ты же знаешь, это была самая трудная часть. Не было паровоза. Ты же сам знаешь, балласт и рельсы приходилось подкатывать вручную и тащить на верблюдах. Через неделю будет паровоз, тогда подвозить будем быстрее, больше и легче. В три месяца, как обещали, обязательно закончим.

– Это хорошо… – кивнул головой Анваров и опять погрузился в молчание. – Керим!

– Да?

– После окончания строительства ты нам обещал, что лучшие ударники-комсомольцы поедут в экскурсию в Москву. Это наверное будет?

– Да, Сафар, наверное.

– Это хорошо. Отбери побольше ребят. Ведь из нас никто не видел настоящего большого города… Москва – очень большой город?

– Очень большой, Сафар.

– Это хорошо, что ребята увидят… Ты тоже поедешь, Керим?