Я уже чувствую, как авторам хочется подогнать иностранные слова под русские «завоевания», а надо бы подумать о религии и самопроизвольных звуках, вылетающих даже у животных, не говоря уже о людях. Кошка и корова хорошо произносят звук или букву «м» в своих «словах» «мяу» и «му…», свинья хорошо «знает» буквы «х» и «р» в «слове» хрю, хрю… Собака тоже не без «образования», она знает букву «г» в своем «гав–гав». Поэтому русское слово «мама» не завоевателями принесено западноевропейцам, а получается у многих чисто автоматически: как ударишь молотком по пальцу вместо гвоздя, так и «м…» произносишь, даже не задумываясь, на каком языке это ты жалуешься на судьбу? Кроме того, авторы, я думаю, не зря взяли «тятю и батю», но не взяли отца. Простите, это же явная подгонка к ответу в «задачнике». Особенно со словом «кум».
Но звуковое подобие, конечно, налицо, но его, кроме естественных звуков, надо искать в религии. Вот, если бы на всех языках пресловутой «индоевропейской семьи» слова брат, сестра, мать и отец были одного корня, я бы поверил даже в «завоевания». Но этого же нет. Даже искушенные лингвисты, собаку съевшие на сравнении языков, вынуждены сказать, что «общими «лексемами» для всех индоевропейских языков оказались только числительные от двух до девяти, притягательные местоимения первого и второго лица, название некоторых частей тела и степеней родства». И «ядро» индоевропейской семьи языков «составляет всего 1–2 процента словаря входящих туда языков». Отметив про себя, что брат и сестра, мать и отец, сын и дочь в христианстве более ходки между неродными носителями этих слов, нежели родными носителями, можно перейти к цитате из Владимира Даля – непревзойденного практика языкознания, черпавшего свои знания в народе, а не из словарей.
«Вместе с насильственным образованием, по иноземным образцам, в былое время началось и искажение родного языка, который не мог поспеть за внезапным приливом просвещения. <…>…мы начинаем убеждаться в неудобстве пополнять недостающее иноземным, начинаем отказываться от произвольной ломки, спарки и наварки слов. Эти попытки большею частью весьма неудачны и основаны собственно на незнании народного языка, в полном его объеме. В словах и выражениях у нас нет недостатка, умейте только отыскать их, изучить, усвоить и пустить в ход. <…>…например, одному переводному роману дано хитро придуманное заглавие «Путеводитель в пустыне», заглавие мудреное, таинственное, тогда как буквальный перевод этого заглавия был бы: «Степной вожак»». С 1863 много воды утекло, вам уже не понять смехотворность замены степного вожака путеводителем по пустыне. Тогда напомню, что брокер – ломатель, даже – «ломщик», дистрибьютор – распространитель, промоутер – искаженное покровитель, патрон, учредитель, а спонсор вообще – простой заказчик «тела», устроитель «судьбы». Недавно магазинный шофер по доставке покупок попросил меня называть его дилером, а когда я ему стал объяснять, что шофер звучит лучше, чем толкач, он еще больше обиделся.
Таким образом, более грамотным торговцам у нас появилась охота подражать. Они же изобрели нам религию, «греческий» и «латинский» языки и унифицировали основные «степени родства» в религиозном понимании. И мы, немного путаясь из–за неповоротливости своего языка в «чужой» артикуляции, усвоили их немного набекрень, каждый народ – в свою сторону, в целом – на все 360 градусов. Родное му–му, то есть мама у всех осталось неизменным. И не надо никаких «завоеваний» и глубокомысленных теорий о «индоевропейской семье языков».
Числительные я уже рассматривал в предыдущем разделе, но не могу пройти мимо того, что «специалисты по индоевропейским языкам» говорят о «числительных от двух до шести, иногда до девяти», а упомянутые авторы «расширяют» лингвистов. Итак.
Лингвисты недаром «общие» числительные начинают с двух. Они в отличие от упомянутых авторов прекрасно знают, что русское слово перст хотя и старинное, но совершенно чуждо русскому языку, так же как и перси – женская грудь, превратившаяся у нас в наперсника – мужика, прижимаемого к груди в лучших чувствах. Скорее всего, это слово мы переняли при продаже наших девиц на Волге, когда покупатели, торгуясь, пробовали упругость их груди пальцем, приговаривая: а вот мы попробуем качество персей у вашего товара, и надавливали пальцем. Мы и перепутали «наши» перси с «их» пальцем, назвав его перст – «пробник». Когда поняли, что ошибались, было уже поздно, народ привык. Перси перестали применять и к груди, за исключением связки «перси – томление», оставив наперсника при «должности» в «грудном» понимании, но и наперсток – не позабыв, надеваемый на палец, и перстень, тоже относящийся к пальцу.
Тысяча – еще смешнее. Дело в том, что у русских счета больше сорока не было, дальше шла – тьма. Максимум – дюжина дюжин и сорок сороков, и если еще надо больше, то наступала «тьма тьмущая», по–нынешнему – бесконечность. Недаром я ухахатывался, когда читал в словарях про «интерпретацию» тьмы в конечное число. Одни говорят, что это тысяча, другие – десять тысяч. Спор этот пока не разрешился. Я понимаю «логику» вторых. Как так, – рассуждают они, – ведь сорок сороков – это тысяча шестьсот, зачем нам двойное обозначение, начнем сразу с десяти тысяч. Первые же не знали, сколько вообще будет сорок сороков. И обоим невдомек, что счет не может быть придуман сразу с «бесконечности», без промежуточных значений. Притом счет у нас был двеннадцатеричным, по дюжинам, а десятеричный пришел к нам вместе с тысячей. Не знаю, правда, откуда? Может быть, даже и из Англии. Хотя, скорее, — из Германии или Голландии, когда Петр туда в командировку ездил.