– Теперь разрешите мне продолжить рассказ, – сказал сеньор Элькано. – Пока этот молодец бегал за священником, мы с моим другом, захватив с собою шпаги, подкрались к сторожке. Заглянул я в маленькое окошечко. Перед мадонной в клетушке теплится лампада. Отец Энрике перед кроватью бедной женщины стоит – исповедует ее или причащает… Наверно, исповедует. А тут друг мой толкнул меня, кивнув на кухонное окошко. В кухоньке горел масляный фонарь, и мы оба разглядели: прижавшись к двери в клетушку, стоял молодой Катаро – последнюю исповедь матери подслушивал! Хорошо, что мы вовремя в тень отошли… Катаро этого мы не боялись, но пугать отца Энрике не хотелось. Друг мой – в кустах по одну сторону тропинки, я тоже в кустах – по другую, притаились. Видим, выходит отец Энрике, а за ним следом молодой Катаро… Я, как будто предчувствуя что, шпагу наготове держу. Так мы с другом потихоньку крались за ними обоими… Ошибка наша была в том, что в слишком густые кусты мы забрались!.. Я весь разговор их слышал, но отец Энрике, конечно, передаст его точнее… У него – поглядите – тоже синеют на шее следы, но это уже не от пальцев, а от цепочки, на которой крест отца Энрике висел… Да, следовало бы нам побыстрее из кустов выбираться!

– Ну что я могу сказать! – чуть не плача, произнес старик священник. – Ведь я по нечаянности человека убил!.. Он, правда, еще дышит, но дай господи, чтобы он еще хоть часок-другой на свете прожил! Но нет, при смерти он!.. А случилась эта беда так. Иду я от Марии, ночь темная, безлунная, я впереди себя клюкой шарю… Ох, если бы не клюка эта, может, я сам и погиб бы, но такого тяжкого греха на мне не было бы!.. Иду потихоньку, вдруг хватает меня кто-то за плечо… Оглянулся я в темноте… Как будто молодой Катаро…

«Отец святой, – этак ласково спрашивает он меня, – так и не призналась моя бедная матушка, кто ее душил и крестик снял?»

«Нет, – говорю, – пожалела, видно, этого негодяя!»

«А про мавра, что, уезжая, здесь, в саду, все золото свое закопал, не толковала моя матушка?»

«Нет, – говорю, – не толковала. Да если бы и толковала, я тайну исповеди должен соблюдать… Только папа в Риме может разрешить… А я не имею права…»

«А мавра поганого ты имеешь право покрывать?! – как закричит он да как ухватится за мой крест на цепочке. – Я ведь за дверью, – говорит, – в кухоньке стоял, слышал, как она тебе про мавра шептала… А еще служитель святой католической церкви называешься! Говори немедленно, поп проклятый, где эти сокровища зарыты! Что золото в саду зарыто, она мне проговорилась. Надеялась, что я, как и родители мои, эту тайну сберегу… А как поняла, что не на дурака напала, то под каким именно деревом золото зарыто, она мне так и не призналась… А на исповеди тебе небось все открыла! Я и так уже половину сада перекопал! Знаю – под каким-то деревом золото зарыто, а под каким, неизвестно… Так я тебе и поверил, что матушка моя тебе этой тайны не открыла!»

«Не открыла, – отвечаю я ему. – И про золото ничего не сказала и под каким деревом оно зарыто…»

«Говори, поп проклятый! – закричал молодой Катаро. – Говори, а не то задавлю тебя!» И как начал мой крест на цепочке крутить изо всех сил, до того, что цепочка мне уже в шею врезалась… Дышать стало невмоготу. А он мне: «Стой-ка, еще разнюхают, что тебя твоей же цепочкой удушили… Нет, я найду другое средство!» Отошел шагов на пять да ногой огромный булыжник из земли выковырял. Идет ко мне и смеется: «Я, – говорит, – еще и крест твой потом с тебя сниму»…

Я клюкой своей только оттолкнуть его хотел, а про то, что на ней наконечник острый, не вспомнил! И нечаянно то ли в глотку, то ли в грудь ему попал. Он тут же на землю повалился. Минуты не прошло, как вы, сеньор Элькано, со своим другом подоспели… Так я нечаянно убийцей сделался! – с отчаянием произнес отец Энрике. – У этого человека на душе тяжкий грех, – сказал отец Энрике, вытирая слезы, – но мне покаяться он отказался. Может быть, он и прав. Но он и отцу Симону не хотел принести покаяние… Мы потихоньку с отцом Симоном толковали о том, что молодой Катаро так плох, что, возможно, придется отпустить ему грехи «глухим причастием». А он все же расслышал нас. И сказал: «Пока я еще в своем уме и память моя не помрачилась! Найдите этих двух матросов с „Геновевы“ – Франческо Руппи и Педро Маленького, – вот они пускай и примут мое последнее покаяние… Все же мы долгое время плавали на одном корабле… Справьтесь у королевского библиотекаря – он, вероятно, знает, где они». Говорил он все это тихо, но отчетливо, даже лучше, чем раньше… Может, господь бог пожалеет меня и оставит его в живых… Хотя отец Симон – знающий лекарь…

– А я думаю, что убийца зовет их к себе не из хороших побуждений… Поверьте мне, – сказал хозяин дома.

– Человек этот при смерти и безоружен, – возразил отец Энрике. – Большой нам грех будет, если мы не постараемся облегчить его последние минуты… Педро Маленького уже поздно разыскивать. А вас, сеньор Руппи, я доведу до домика Катаро, но затем покину – сегодня будут отпевать бедную Марию…

Рыжий Катаро был действительно «в своем уме», и память его «не помрачилась».

– А-а-а, красавчик Руппи! – сказал он входящему Франческо. – А где же тот маленький дурак? Да ты и сам… – начал было Рыжий, но, закашлявшись, выплюнул огромный сгусток крови. – Передашь ему, что «Геновева» ваша отчалила уже больше месяца назад… Вот… – и вытащил из-под подушки смятую, испачканную в крови бумагу. – Строжайший наказ этого… – Рыжий снова сплюнул кровь, – этого поляка-капитана… – Больной снова закашлялся. Кровь залила подушки и одеяло. Красная лужица уже добиралась до скамьи, на которой сидел Франческо.

– Может быть, тебе следует выпить воды или вина? – спросил Франческо.

Но Катаро только отмахнулся и, снова выплюнув кровь, сказал тихо:

– Подожди… Сейчас пройдет… Наказ капитана… Я-то неграмотный, но люди прочитали… Не выполнили мы наказа. И все трое – я, ты и Педро Маленький – уже давно списаны с «Геновевы»… Возьми, прочитай.

Но Франческо не взял эту испачканную в крови бумажку.

– Может быть, выше поднять подушку? – спросил он. – И ты помолчи немного, отдохни.

– Знаю я, почему мне надо помолчать, – уже не проговорил, а прохрипел Катаро. – Сеньорита-то твоя тю-тю! Улетела твоя птичка, и даже помета от нее не осталось!

Франческо с первых же слов Рыжего понял, о чем тот захочет говорить с ним перед смертью. Он уже сейчас мог бы подняться и уйти, но удержало его не только обещание, данное отцу Энрике…

– Бери, читай! – Вытащив из-под подушки узенькую полоску бумаги, прохрипел Рыжий. – Руку-то своей красотки знаешь?

Нет, почерка Ядвиги Франческо не знал. И эта узенькая полоска бумаги была смята, выпачкана в крови, как и та, первая, с приказом капитана, но ее из рук умирающего он взял.

«Ядвига», – прочитал Франческо. Перевернул бумажку. На обороте ее ничего не было написано.

– Тю-тю, говорю, твоя красотка! – хрипло расхохотался Рыжий и тут же захлебнулся кровью.

«Если он еще будет разговаривать, то умрет у меня на глазах», – подумал Франческо.

– Помолчи, Рыжий, – сказал он. – Полежи спокойно. Я знаю наперед, что ты можешь сказать, поэтому зря не старайся.

– Буду стараться и помру старательно, – уже не хрипел, а сипел Рыжий. – В старых девках кому охота засидеться, вот дядюшка ее и решил… Сплавить хотел сеньориту… За простого матроса… Мальчишку подучили… Басни про императора и папу…

Кровь хлынула изо рта Рыжего. Он замолчал.

«Что сейчас я должен сделать? – спросил себя Франческо. – Дать ему распятие, что висит на стене?»

Рыжий сначала побледнел, потом как-то посинел. Черные круги явственно обозначились у него под глазами…

Удивленно Франческо наблюдал, как постепенно бледнеет и даже молодеет лицо Рыжего… Дыхания Катаро он уже не слышал и оглянулся по сторонам, нет ли где зеркала…

Но Эстебан Катаро был еще жив.

– Глазам было больно от золота, – вдруг ясно и раздельно произнес он. – Больше месяца снилось мне оно, это проклятое золото! Я пересыпал его пригоршнями… во сне… – Умирающий, так и не открывая глаз, повторил медленно с передышками: – Глазам… было больно… от золота… Во… сне…