Винфрид сидел на ступеньках алтаря, держа на коленях голову убитого монаха и уста его тихо шевелились. Вокруг него рыдали коленопреклоненные монахи и христианки, а за ними, наклонив головы, стояли воины, оставшиеся для охраны храма.
К деревянной ограде подъехал всадник, а одна из стоявших на коленях женщин поднялась и направилась к нему. Вслед за этим в помещение вошел человек без меча, со следами битвы на лице. Все отвернули от него глаза, робко уклоняясь с его дороги, но не обращая на это внимания, он подошел к алтарю и сел на ступеньках у ног покойного, близ епископа, так что труп юноши лежал между ними.
Епископ вздрогнул, увидев подле себя врага, ради которого юноша принял смерть. Инграм положил украшение со шлема сорба на платье мертвого и тихо промолвил:
– Он отомщен. Ратиц убит!
Потом взглянул в лицо епископа.
В Винфриде закипела кровь при известии, что убийца сына его сестры сражен. Он приподнял голову, мрачное пламя сверкнуло в его глазах, но в тоже мгновение гнев его был сменен смирением. Он смахнул рукой орлиное крыло с одежды монаха, приподнял покров с его головы и тихо сказал, указывая на разбитый лоб:
– Господь сказал: любите врагов ваших и благотворите оскорбляющим вас.
И Инграм вскричал:
– Теперь убежден я, что истинно следуешь ты заповедям великого Бога, хоть это трудно и горько для тебя. Я уверовал в Бога этого юноши, добровольно принявшего смерть за меня, врага своего. Такая любовь превыше всякой воинской доблести.
И приподняв покров с лица покойного, он поцеловал его в уста, безмолвно сел подле него и закрыл лицо руками.
– Слово лишенного мира не должно раздаваться в присутствии соотечественников, – глухим голосом сказал Азульф, стоявший за Инграмом. – Если изгнанный находится здесь, то пусть скрывает он голову свою, пока народ не даст ему мира.
– Там горит двор моих отцов, Азульф, и если турингам угодно, то могут они бросить волка в пламя, – ответил Инграм и снова склонился над умершим.
– Убежище для лишенного мира – у алтаря Господня, – сказал Винфрид. – Держи над ним крест, Мегингард и проведи его в твою хижину.
– Оставь меня здесь, – попросил Инграм. – Пока его смертные останки находятся среди вас. Поздно встретился я с моим спутником.
9. Возвращение на родину
Неделю спустя Инграм стоял в хижине монаха на ступеньках алтаря, устроенного некогда Винфридом. Вошедший Меммо поставил перед ним корзину и сказал:
– Отведай кушанья, приготовленные женщинами на мызе.
– Ласково же ты заботишься о твоем пленнике, – грустно ответил Инграм. – Но для узника, лишенного свободы, всякое кушанье противно.
– Я знаю, что кое-кто из домочадцев мыслит иначе, – ответил Меммо.
Но так как Инграм молчал, то монах словоохотливо продолжил:
– Я ходил с Вальбургой в пещеру к медведю Буббо. Он выпил весь напиток епископа и проспал нападение язычников. Плохо этому человеку, безумно говорившему, что хочет сделаться отшельником.
Инграм молча кивнул головой, а Меммо продолжал про себя:
– Никогда я не видел такой перемены, какую вера произвела в язычнике этом. Я подложил ему под голову вязанку сена, а он поблагодарил меня так ласково, словно девушка. И «Отче наш» он знает. Быть может, он сделается монахом, придется тогда учить его латыни.
Перед хижиной раздался звон оружия, дверь отворилась и граф Герольд ступил на порог.
– Я зову тебя, – сказал он изумленному Инграму. – Снова можешь ты держать свободно голову среди своего народа. На совещании под липами тебе возвращен меч. Ты уплатишь виру скотом или землей, но цена назначена умеренная. Если еще не знаешь, то знай: наши настигли бегущий отряд хищников за холмом громовержца и только немногим из сорбов удалось уйти. Весть эта должна быть тебе приятна. Я пришел с тем, чтобы пригласить тебя в ратные товарищи. На коня, витязь! Через несколько дней мы отправимся за Заалу.
Выйдя во двор и приподняв голову под солнечные лучи, Инграм вдруг почувствовал легкое прикосновение.
– Теперь ты вполне мой! – вскричала Вальбурга, обнимая его.
Ее пальцы коснулись кожаной сумки, висевшей у него на шее, и она боязливо подалась назад.
– Инграм, и ты хранишь то, что досталось тебе от бесов?
– Это дар моих предков, – ответил Инграм. – Могу ли я презреть им?
– Вспомни, милый, что много бедствий причинил тебе чародейский дар. Сохрани его – и кто знает, насколько помутит он твой разум.
– Подобно тебе, некогда предостерегал меня кое-кто другой, – ответил Инграм. – Опасаюсь, что слишком полагался я на доставшуюся в наследство вещь. Я сниму ее, но ты можешь ее сохранить.
– Ни я, ни кто другой, – сказал Вальбурга. – Разрешить это может лишь один человек: сам владыка Винфрид.
– Не проведешь ли ты меня к епископу? – тревожно спросил Инграм.
– Замечаешь ли ты, – предостерегла Вальбурга, – как заколдованная вещь удаляет тебя от епископа?
Он развязал ремни и отдал сумку Вальбурге, которая накрыла ее платком и, перекрестившись, взяла ее.
– Теперь пойдем к епископу. Смирись, Инграм, – попросила она медлившего. – Потому что должен ты просить милости у человека, который сильнее тебя.
Она с состраданием и нежностью взглянула на Инграма, позабыв на мгновение о бесовской вещи, которую держала в руке. Потом поспешно повела его за собой.
Когда Вальбурга вошла, ведя за собой Инграма, епископ одиноко сидел в светлице.
– Наконец-то ты пришел, Инграм, – сказал Винфрид. – Долго я ждал тебя и прежде чем ты отыскал ведущую ко мне дорогу, оба мы приплатились.
– Талисман, данный женою судеб, по наследству переходит из рода в род, и смущает рассудок Инграма, – пожаловалась Вальбурга. – Избавь его от бесовской власти.
– Благодать Господа небесного и собственные подвиги спасут тебя, Инграм, доколе находишься ты на земле. Где талисман, который страшит вас?
– Вот он, под белым платком, – сказала Вальбурга, положив узелок возле очага.
Винфрид повернулся, прочитал молитву, захватил святой воды из кропильницы, окропил платок и стол и вынул бесовскую вещь. То была маленькая сумка из вытертой кожи, перетянутая множеством узловатых нитей. Винфрид широко распахнул дверь и окна, осенил крестным знамением свой нож, перерезал нити и кожу и стал искать содержимое сумки. В руку ему попались засохшие листья и пыль, а между ними другой, красного цвета сверток. Развернув его, Винфрид отошел назад. Перед ним находилась шелковая материя, плотная, как войлок, затканная золотыми нитями и на ней изображение, похожее на голову змеи или дракона. Глаза ее сверкали горячим золотом, в раскрытой пасти торчали золотые зубы и высовывался красный, стрелообразный язык.
– Едва ли при помощи человеческого искусства возможно произвести столь дьявольский образ, – вскричал изумленный Винфрид, держа деревянный крест над головой дракона. – Подбрось дров, Вальбурга, в очаг и пусть языческое изображение погибнет в огне христианина. Пусть исчезнет оно с глаз людей, потому что как живые сверкают у него глаза.
Дрова трещали, высоко поднялось пламя над угольями… Винфрид поднес сумку к очагу и бросил ее в огонь. Поднялся бело-желтый дым, высоко взвился к крыше и заклубился вокруг стропил. Инграм на коленях стоял у двери.
– Горько мне расставаться с предками! – вздохнул он.
Вальбурга держала сложенные руки над его головой и с сияющим лицом смотрела на Винфрида, который стоял перед очагом, подняв крест, пока последние клубы дыма не унеслись через отверстие в крыше. Затем он подошел к Инграму и сказал:
– Приготовь душу свою, чтобы сделаться верным воином Господа христиан и занять место в твердыне небесной. Прими дар, предлагаемый через меня Господом: эту священную одежду, которую ты должен возложить на себя, когда приблизишься к крестильной купели и обречешь себя вечному Богу.
На пожарище двора, где каркали вороны, высилась церковь и с башни раздавался звон колокола. В нескольких часах пути отсюда, близ рынка Турингии, стоял новый дом и двор, построенные Инграмом. Вскоре вокруг двора возникло большое село, которое и в позднейшие времена называлось наследственным имением Инграма. По всей стране славилось богатство Инграма, его жена, населившая двор толпой белокурых ребятишек, его гостеприимный дом и порода его боевых коней, потомков Ворона. Далеко на востоке от Заалы его хвалили как воина, грозу в пограничных войнах, могучего пособника франкских графов. Не раз посылали его ко двору повелителя франков, где ему всегда оказывался почет. Инграм хорошо знал, что имел он там тайного заступника. Когда же наконец король Пипин, сын доблестного Карла, прибыл в Турингию, чтобы лично предводить ратью против саксов и вендов, то Инграм отправился в его дружине, а король почтил добрый меч витязя почестями и дарами. Всякий раз, когда Винфрид приезжал в Турингию из своей архиепископской столицы в Майнце, Инграм отправлялся на границу страны приветствовать высокого церковного сановника. Архиепископ крестил всех его сыновей, и каждый год получал от жены Инграма тончайшее полотно, изготовленное на ткацких станках двора. Архиепископ, постоянно приветливый к Инграму, был даже благосклоннее к нему, чем к другим, и старался выказывать витязю свое высокое уважение. Никогда, однако, он не переступал порог своего верного слуги, хотя Вальбурга со слезами молила его о том. Но ее мальчиков он ласкал и приезжал в страну часто, никогда не забывая дарить им подарки.