Пергамент возвращен служителю, экзаменаторы не сводят глаз с Георгия. В зале напряженная тишина, слышно, как потрескивают восковые свечи. Скорина медленно поднимается на кафедру, обводит взглядом присутствующих. Вот полное, немного насмешливое лицо Боризони, вот сверлящие маленькие глазки маэстро д'Эсте. Бледный, взволнованный Мусатти. Скорина улыбается ему и говорит твердым голосом:

– Славнейшие синьоры доктора!..

Был уже поздний час, когда члены коллегии расходились по домам.

Медленно бредя по темной площади, старший промотор Боризони говорил своему спутнику Джеронимо Амулло:

– Вам известно, мессер Джеронимо, что я не пылаю любовью к старому Таддэо, однако по чести должен признать, что на этот раз он, кажется, не промахнулся.

Мессер Амулло бросил косой взгляд на коллегу. Он хорошо знал язвительный характер Боризони, нередко попадал сам в его неожиданно расставленные сети и потому на всякий случаи осторожно ответил:

– Если послушать этого юношу, то от учения Галена останется немного…

Боризони остановился.

– Не совсем так, – сказал он с неожиданной горячностью. – Он признает многое у Галена: его учение о жилах и мозге, о показаниях и противопоказаниях, о значении крови, питающей организм…

– Позвольте, мессер Боризони, – все еще осторожно вставил Амулло, – а отрицание печени, как основного органа, из которого исходит кровь?

– Что же, – ответил Боризони, – быть может, в этом он прав, как прав и в том, что невозможно постигнуть функции органов, равно как и их заболеваний, только рабски следуя авторитету древнего ученого. Нужны все новые и новые опыты.

– Это верно, – согласился Амулло. – Наши учителя, Мундино и Монтаньяна, утверждали то же…

– Нет, этот юноша далеко пойдет… – заключил Боризони. – Говорю вам, мессер, старая лиса Таддэо не промахнулся… Нет, не промахнулся!

Специальный экзамен по медицине был назначен на вторник, девятого ноября.

Георгий еще утром получил тему и мог заблаговременно обдумать ее и подготовиться к своей речи. Он должен был рассказать «о причинах наружных язв, злокачественных нарывов и гнойных воспалений у людей, не подвергшихся ранению оружием либо действию ядов, а также о наилучших способах излечения этих недугов».

На этот раз заседание было назначено не в университетской капелле, а во дворце епископа, который от имени папского престола осуществлял надзор и попечение над Падуанским университетом.

Поднимаясь в назначенный час по лестнице епископского дворца, Георгий невольно вспомнил о том, как восемь лет назад он с трепетом и волнением входил во дворец краковского епископа, мечтая поступить в университет. Теперь все было иначе. Иным был он, иным было и окружение. Не чувствовалось здесь той пугающей мрачности, которая отличала не только дом краковского епископа, но и университет.

Итальянские прелаты жили свободнее, веселее и роскошнее своих польских собратьев. Залы дворца были уставлены мраморными статуями, изображающими древнеязыческих богов и античных героев, стены расписаны чудесными фресками, покои ярко освещены.

В одной из пышных зал, в которой собрался синклит, на возвышении, похожем на трон, восседал сам епископ Паоло Забарелли, толстый, сонливый старик, облаченный в красную бархатную сутану. Подле него в огромном кресле сидел граф Фавентини, канцлер Падуанского университета. Вокруг расположились доктора и магистры. Их было значительно больше, чем на предыдущем экзамене, так как, помимо медиков, присутствовали и «артисты».

Рассказы о первом экзамене вызвали всеобщий интерес к диковинному иностранцу. Епископу пришлось отказать многим, желавшим побывать на сегодняшнем экзамене. Исключение было сделано только для некоторых профессоров университета.

Чувствуя на себе любопытные взгляды всех этих особ, Георгий занял место испытуемого. Он хорошо продумал вопрос, и теперь его беспокоило только одно: не окажутся ли приготовленные им примеры непонятными и неубедительными. Георгий объявил тему и начал речь.

Он доказывал, что причины наружных язв и воспалений многообразны и что они связаны с состоянием внутренних органов.

– Ибо, – говорил он, – опыт показывает, что во внутренностях людей, одержимых подобными болезнями, происходят изменения.

Скорина указал, что большое значение имеют климат и почвы, а также пища и жилище людей.

– Я приведу пример: в родной моей земле издавна существует тяжелая и мучительная болезнь кожи и волос на голове, именуемая в народе колтуном…

– Вероятно, – неожиданно прервал его граф Фавентини, – недуг этот вызывается деятельностью невидимых злых сил или неблагоприятным сочетанием планет. А следовательно, и исцелять его можно лишь очищением от бесовского духа одержимой болезнью плоти.

Скорина вспыхнул при первых же звуках скрипучего голоса Фавентини, угадав в нем церковного начетчика, ревностного блюстителя канонических истин, врага новой науки. Он умолк, опасаясь дать волю гневу.

Профессор Мусатти, казалось, готов был вскочить с кресла и броситься на помощь своему ученику. Георгий видел его бледное напряженное лицо, лица докторов и магистров. Он знал, что от того, как он ответит на вопрос канцлера, зависит весь дальнейший ход экзамена.

Длилась пауза. Граф Фавентини с улыбкой повернулся к епископу и тихо сказал что-то. Епископ поднял серебряный молоточек, Мусатти закрыл лицо руками.

– Синьор! – громко сказал Скорина. – Не осмеливаюсь опровергнуть вашего предположения, но позволю себе лишь пояснить, что болезнь эта, как пришлось мне наблюдать, распространена в землях болотистых и редко встречается в сухих и возвышенных местностях. Кроме того, замечено, что одержимы ею главным образом сельские жители, пребывающие в крайней бедности и грязи, испытывающие недостаток в здоровой пище.

– Ваше утверждение неубедительно, – возразил один из докторов. – Не только в вашей стране, но и повсюду встречается немало бедняков, однако мы не слыхали нигде больше о болезни, похожей на описанную вами.

– Болезнь, о которой я говорю, существует не только на моей родине, – ответил Скорина. – Я должен сообщить вашим знаменитостям, что наблюдались подобные случаи и в Италии.

Среди присутствующих послышались возгласы удивление и недоверия, но Скорина, чуть повысив голос, объяснил:

– Здесь в народе она называется волосяной чесоткой, а медикам известна под латинским названием «Plica».

– Ах, «Plica»! – вспомнил Мусатти.

– Да, да, – неожиданно сказал Боризони. – Я знаю о такой болезни, мне приходилось наблюдать ее в некоторых деревнях Ломбардской низменности.

– Совершенно верно, – подхватил Георгий, с благодарностью поглядев на Боризони. – Призываю вас в свидетели, уважаемый маэстро, в том, что и здесь преобладает болотистая местность и здесь крайняя бедность, грязь и скудость пищи. Я говорю о сочетании нищеты и голода с особенностями природы. Вспомним же, что еще Гиппократ[51] придавал большое значение влиянию внешней среды на человеческий организм.

– Вы правы, – подтвердил Боризони, и Таддэо Мусатти облегченно вздохнул. Он не ожидал поддержки со стороны своего постоянного противника.

– Вот почему, – продолжал Скорина, – я позволю себе допустить, что наилучшим исцелением этой болезни, как и многих других, является изменение условий жизни и пищи людей, в чем я убедился во время опытов, произведенных мною и моим… – Георгий на мгновение остановился, – и одним моим, ныне покойным, коллегой. – Георгий повернулся в сторону графа Фавентини и учтиво закончил: – Впрочем, это отнюдь не исключает предложенного здесь синьором канцлером метода духовного исцеления. Ибо очищение души от бесовских чар, то есть просвещение души и разума, искоренение невежества, злых нравов и мрачных суеверий, без сомнения, приведет к оздоровлению человеческой плоти от различных губительных недугов.