– Кто они? – раздались яростные крики.

– Имена! Назови имена злодеев!

– Смерть поджигателям!

Иоганн потребовал тишины.

– Хорошо, я назову их, – сказал почти спокойно Рейхенберг, и голос его отозвался многоголосым эхом.

– Он назовет их, назовет… Тише!

Иоганн продолжал:

– Главный зачинщик и поджигатель – еретик, чернокнижник и колдун Францишек Скорина!

В наступившей тишине раздался звенящий женский крик:

– Ты лжешь, презренный!

– Маргарита! – вскрикнул Скорина и, вырвавшись из рук Кривуша, бросился на голос.

Маргарита стояла в толпе в изодранной сорочке, прижимая к груди ребенка.

– Маргарита, жена моя!

Расталкивая людей, Георгий пробивался к жене и сыну. Кривуш едва поспевал за ним.

– Люди! – загремел с балкона Иоганн. – Вот он, ваш злодей! Хватайте и судите его сами! Я разрешаю вам! Хватайте, не то он скроется от возмездия!

Соседние ряды колыхнулись. Послышались гневные возгласы. Вокруг Скорины образовалось свободное пространство. Еще никто не решился дотронуться до этого человека.

– Я никуда не скроюсь! – громко сказал Георгий, обратившись к толпе. Лицо его было гневно и величественно, голос тверд. Он взял Маргариту за руку и двинулся к замку.

Люди расступались перед ним и замолкали.

Так они дошли до середины площади, где возвышалось лобное место. Скорина с женой и ребенком поднялся по ступеням наверх. Теперь все увидели его.

– Не давайте ему обманывать вас! – снова послышался лающий голос Иоганна. – Хватайте колдуна и поджигателя!

Георгий поднял вверх руку, и народ заколыхался, ожидая его слова.

Он сказал:

– Братья мои! Знаете ли вы меня, Францишка Скорину?

– Знаем! Знаем! Пусть говорит Скорина!

– Смотрите, – надрывался Рейхенберг. – На нем следы злодеяний, платье его опалено!

– Вот я стою здесь, на месте казней! – сказал Георгий. – Со мною жена моя и сын… – Он обнял их. – Мы готовы держать ответ перед вами! Казните нас, если верите немцу!

– Не верим! – первым крикнул Николай Кривуш. – Говори, Франек!

Скорина подошел к барьеру:

– Ведомы ли вам книги, друкованные мною?

– Ведомы! Ведомы!

– В тех книгах я учил, как отличать кривду от правды, – продолжал Скорина, – учил любить веру отцов и родную, русскую речь… В них была моя жизнь! Кто же поверит тому, что сам я поджег их, и друкарню, и дом мой, и город? Разве сожжет земледелец ниву, возделанную им?

– Правду сказал! Правду! – послышались голоса.

– Кто же поджигатель?

– Он! Он и его сообщники!

– Не верьте! Не слушайте его!

– Нет! – поднял голос Скорина. – Не враг я себе и не враг народу моему!

Повернувшись к балкону, Георгий крикнул громовым голосом:

– Ты лжешь, Иоганн фон Рейхенберг! Не я, а ты повинен в пожаре сем! Это свидетельствую я, Францишек Скорина, перед господом и всем народом виленским. Ты и твоя черная свора, благословляемые римским папой, пришли порабощать вольные наши народы. Вы хотите отнять у нас волю и достояние, храмы и язык родной. – Он снова повернулся к толпе. – Вот он – злодей! Смотрите, братья, и запоминайте сие! Горят и рушатся жилища наши. Дети теряют отцов, и отцы оплакивают детей своих. Стонет наша земля от чужеземцев. Вновь тевтоны, как тать, прокрались в дом наш и подняли черное знамя свое. – Сжав кулаки, со страшной силой он крикнул: – Бейте их, братья! Уничтожайте за поругание земли нашей, за кровь наших отцов и матерей! Бейте и гоните прочь, не опуская меча!

– Смерть! – крикнул Николай Кривуш.

– Смерть! – загудела толпа.

Передние ряды двинулись к замку. Рейхенберга уже не было на балконе. Телохранители также скрылись. Разъяренная толпа стремительно катилась вперед.

В замке царило смятение.

Гаштольд успел выскочить во внутренний дворик и, сопровождаемый несколькими слугами и шляхтичами, подземным ходом пробрался к Медницким воротам. Там его ждали кони.

Рейхенберг пытался защитить замок. Но стража и слуги частью были смяты ворвавшейся толпой, частью успели скрыться.

Оставшись один, Иоганн бросился во двор к маленькой винтовой лестнице, спускавшейся в тайный подземный ход. Этим ходом только что успел спастись воевода.

Вдруг дорогу немцу преградил человек с зажженным факелом. Рейхенберг отпрянул.

– Приветствую ясновельможного коллегу! – сказал Кривуш насмешливо. – Пан куда-то торопится? Жаль…

– Прочь! – крикнул Иоганн, выхватив шпагу.

Кривуш ткнул факелом ему в лицо. Немец взвыл, закрывая ладонями глаза. Шпага зазвенела на камнях двора. Кривуш быстро ступил на нее.

– Спешить некуда, друг, – сказал он со зловещей усмешкой. – Наконец привел бог побеседовать по душам!

Николай нагнулся, чтобы поднять шпагу. Быстрым рывком Рейхенберг выхватил из-за пояса охотничий нож и ударил Кривуша в спину. Кривуш пошатнулся, но устоял. Выпрямившись и швырнув факел в сторону, он обеими руками схватил немца за горло. Они свалились в открытую дверь потайного хода и покатились вниз по ступеням винтовой лестницы.

Борьба продолжалась недолго. Пальцы Кривуша впились в горло врага. Иоганн захрипел, судорога пробежала по всему его телу, больше он не сопротивлялся. Пальцы Кривуша не разжимались.

В глубине темного хода, на узкой площадке маленькой винтовой лестницы, долго никем не обнаруженные, лежали в смертельных объятиях два тела: рыцарь Иоганн фон Рейхенберг, проклятый народом Литвы и Польши, и веселый поэт, забияка и богохульник – Николай Кривуш из Тарнува.

Наступил день, а пожар не унимался.

Ветер гнал к городу песчаные смерчи. Солнце едва пробивалось сквозь тучи дыма и пыли. Горели городские стены, и пламя, распространяясь к югу и востоку, уже охватило торговую пристань. Занялись склады пеньки, бочки со смолой, штабеля досок.

Люди, успевшие выбраться из города, толпились в рыбачьей слободе, глядя на страшное зрелище гибели родного города. До конца своей жизни запомнили они этот ужасный летний день 1530 года.

На отмели, у рыбачьего баркаса, окруженный тесным кольцом друзей, стоял Скорина, рядом с ним была Маргарита с младенцем Сымоном на руках.

Не было Кривуша. Никто не знал, где он, никто не видел его в толпе, когда бросились громить замок.

– Где же Гинек? – спросил Георгий.

– Гинек погиб… – сказала Маргарита, глотая слезы. – Он бросился спасать твои бумаги, Франек, и не успел выскочить из горящего дома.

Подбежал Богдан Онкович.

– Надо спешить, Францишек! – почти приказал он, оглядываясь в сторону города.

Георгий стоял недвижно.

– Нечего толковать, – ласково заговорил Якуб Бабич. – Нельзя здесь оставаться… Они не простят Скорине этой ночи.

– Даст бог, свидимся! – сказал Богдан.

Они помогли Маргарите с ребенком сесть в баркас. Георгий молча обнял каждого и, перешагнув через борт, остался стоять.

Гребцы столкнули баркас и прыгнули на ходу.

Все дальше и дальше уплывал баркас, и люди на берегу глядели ему вслед.

Георгий все еще стоял, сухими глазами озирая окутанную дымом землю. Баркас приблизился к излучине реки, и здесь клубы дыма, несшиеся от горящего леса, закрыли его.

В тот же день два странника подошли к восточной стене города. Странники были одеты в платья, какие носили посадские люди Московской Руси. За плечами их были котомки. Молча смотрели они на расстилавшийся перед ними догорающий город. Потом медленно побрели к реке, где толпились люди. Старший из странников обратился к пожилому мужчине:

– Не знает ли добрый человек, где тут найти доктора Францишка Скорину и что сталось с его печатней?

– Нет уже ни печатни, ни самого Скорины, – ответил спрошенный и досадливо отвернулся.

– А по какому делу тебе Скорина надобен? – Богдан Онкович, проходивший мимо, подозрительно оглядел странников.

Старший ответил:

– Мы московские. Печатные мастера. Издавна я знаю доктора Скорину и по его зову прибыл в место Виленское, да вот, поди ж ты, что стряслось…