Дни, слившиеся воедино. Короткий, ясный миг – живи, дальше этого не будет. Чудеса не происходят дважды, это закономерно. Какой свет, Боже мой, какой яркий слепящий чудесный свет – и прямо в конце промозглого, умирающего октября. Не будет. Сейчас неважно, что ждёт дальше, есть только “теперь”. Есть старый дом, чья-то дача, пустой темнеющий сад, лёгкий морозец и свет звёзд в странно высоком небе. Яблони, старые, искривлённые, побитые временем, хранят молчание. За покосившимся низким заборчиком виден соседский домик, столь же невзрачный и ветхий… Но до чего же хорошо! Всё хорошо – и узкая улочка, что вьётся между заборами дач, и кусты боярышника вдоль заборов, и запотевшее крохотное окошко – квадратик света во мраке…

Лена взяла Пятого с собой на дачу, принадлежавшую матери её подруги по училищу. Ей самой нужно было забрать оттуда картошку, которую Лена с подружкой весной сажала, да яблоки – их в тот год уродилось на редкость много. Картошка – дело хорошее, вот только как допереть до города мешок весом пятьдесят кило? Лена уже месяц собиралась на эту дачу, подруга даже подвезла ей ключи, но перспектива тащить мешок Лену угнетала. Пятый, узнав об этом, быстренько позвонил на предприятие, поговорил, с кем хотел и сказал Лене:

– Что ты там говорила на счёт картошки?

– А что? – спросила Лена в недоумении.

– “Уаз” наш сроком на неделю. Так тебе нужна эта картошка или пусть себе гниёт в подполе?

– Нужна, – неуверенно сказала Лена, – жалко, конечно… столько провозились…

– Ну и поехали. Дальше можешь не продолжать. Твоей маме мы отвезём половину на том же “Уазе”. Пойдёт?

– А можно? – с надеждой спросила Лена.

– Нужно, – ответил Пятый. – Это – единственный способ для меня тебя поблагодарить.

– Тогда поедем с ночёвкой, – решила Лена. А то туда – три часа, потом к маме – ещё три…

– К маме – по этому же направлению? – поинтересовался Пятый.

– Не совсем. Но так быстрее получится, чем…

– Я понял. Меня этот город тоже уже достал. Едем завтра?

– Да, только к рыжему в больницу заскочим, предупредим. Хорошо?

– Отлично, – Пятый кивнул. – Лин обзавидуется.

Осень в холмах

Валентина привезла Пятого к себе домой утром. Она была очень и очень недовольна – опять его побили, сильно покалечили лицо, вся левая половина – один сплошной синяк, три зуба выбили – смотреть противно, вывихнули руку, чем-то тяжёлым заехали по ноге… В машине он ещё кое-как держался, но дома, как только они вошли, свалился на пол прямо в прихожей и мгновенно уснул. Валентина его разбудила, велела снять с себя рвань, принять душ и только потом смилостивилась и позволила улечься в кровать. Пятый снова заснул. Валентина черканула мужу записку о том, что сейчас она поедет на работу, а затем – на дачу, без заезда домой, дала в записке указания касательно Пятого и отбыла.

Олег Петрович приехал примерно через полтора часа после отъезда жены. Прочтя записку, он покачал головой, тяжко вздохнул и отправился в комнату – посмотреть. То, что он увидел, ему не понравилось – Пятого явно лихорадило, он часто дышал, спал неспокойно, бредил. Олег Петрович вышел в прихожую и набрал Валентинин рабочий номер.

– Валюш, привет, – сказал он в трубку. – Да, приехал… посмотрел, поэтому и звоню. Валь, ему, по-моему, жарко в майке. Он весь мокрый. Снять можно?… Как – почему спрашиваю такие глупости?… Откуда ж я знаю… хорошо. А подушку ему ещё одну можно положить?… С чего решил?… Так у него лицо разбито, вот я и подумал, что для того, чтобы отёк был поменьше, надо… ладно, сделаю. Пить ему можно?…

– Вот что, Олежка, – строго сказала Валентина. – Делай с ним всё, что хочешь. Лишь бы хуже не стало. А уж от компота из холодильника ни тебе, ни ему хуже не будет. И от второй подушки – тоже. Уловил?

– Уловил. Когда ты приедешь?

– Завтра, в первой половине. Ты присмотри за ним, он ночью может пойти куда-нибудь…

– Присмотрю. Пока, Валюш.

– Пока.

Олег Петрович возвратился к Пятому. Кое-как немного разбудил, помог снять майку, притащил вторую подушку из шкафа… Пятый так и не смог толком разлепить смеженные сном веки, и делал всё, что просил Олег Петрович только на автомате – поднимал руки, садился, ложился. Пить он отказался, так и не поняв, что от него хотят. Выглядел он как всегда плохо, но Олег Петрович отметил про себя, что за последнее время Пятый ещё сильнее изменился в худшую сторону – и до того был худым, как щепка, а сейчас, пожалуй, осталась одна тень, волосы ещё сильнее поседели, глаза ввалились… Совсем плохой, а сам, верно, этого и не замечает. Уже перестал обращать внимание на такое, сил на анализ ситуации и собственного состояния не осталось. “Куда уж ему, – подумал Олег Петрович, – вон какой стал… А я… Что – “я”?… Да то же, что и он, только не снаружи, а внутри. Душа, она тоже подвержена этим изменениям, она тоже страдает и мучается, только этого не видно глазами. Что сохранилось от моей прежней души, интересно?… Осколки, обломки, дым. Всё кончилось, осталась только эта малюсенькая полумёртвая зацепка, этот смысл. Ведь сумел же кто-то. Вот он, Пятый, передо мной. И пока ещё не мёртвый. Жаль, что всё это кончится очень скоро. И глупо ждать, что он мне что-то расскажет – он упрямый, как я не знаю кто. Жаль, я не могу ему помочь – Валя поймёт, что кто-то возился с капельницей и лекарствами, начнутся ненужные расспросы, разговоры… не дай Бог, она ещё догадается. Это будет страшно обидно – столько лет молчать, а потом выдать себя со всеми потрохами родной жене. Нет, не буду я ничего делать. Сам выберется, не впервой. Жалко, что он не смог попить – это было бы полезно. Вон он как взмок – футболка вся мокрая, хоть выжимай. Опять же и гликолиз… Компот-то сладкий, ему бы полегчало… ладно, проснётся сам – напьётся, ограничивать не буду”.

Пятый проснулся только под вечер. Пошёл дождь, в открытое окно потянуло свежестью и грозовым ветром, дышать стало легче. Жара и духота отступили, вместо них на Москву опустилась, наконец, желанная прохлада. Пятый полежал, приходя в себя, осторожно потрогал разбитую половину лица, поморщился, ощупывая языком дырки, оставшиеся на месте зубов (зубы-то вырастут, но пока придётся пару месяцев жевать на другую сторону), попробовал подвигать только что вправленной рукой. Пока ещё болит, но это-то как раз и не страшно – пройдёт, куда денется. Нога слушалась вполне пристойно, ходить он сможет, и ладно. А синяки и ссадины за неделю подживут. Нет, всё не так уж и плохо, если посмотреть повнимательнее. Конечно, хорошего мало, но всё же – на своих ногах. Нормально. Он сел, поправил сползшую на пол простыню, оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. На спинке стоящего рядом с кроватью стула обнаружились штаны и старая, но чистая майка. Сойдёт. Видно, Валентина для него эту одежду и приготовила. Пятый оделся и для пробы прошёлся по комнате. Нет, положительно всё гораздо лучше, чем он мог себе представить. Вот только то, что Валентины нет дома, плохо. А её муж… Валентина и сама не знает, за кем она замужем, а Пятому последние полгода стало казаться, что он начал что-то понимать. От него не укрылись ни внимательные взгляды Олега Петровича, ни заданные словно бы вскользь, незначительные с виду вопросы, ни неосторожные мысли. Может, стоит попробовать объясниться? Хотя, с другой стороны, что это может дать?… Немного спокойствия? Тоже хорошо…

В дверь постучали.

– Владимир Валерьевич, проходите, – сказал Пятый. – И стучаться было совершенно незачем.

– Откуда ты знаешь? – спросил тот, останавливаясь на пороге комнаты. С Олега Петровича словно бы слетела в один короткий миг маска – ссутуленная спина выпрямилась, из глаз исчезло выражение, которое Пятый для себя окрестил словами “вам что-нибудь нужно?”, он даже стал выглядеть моложе лет на пять. – Как ты догадался?

– Я не о чём не догадывался, – пожал плечами Пятый. – Просто фамилию “Айзенштат” я слышал очень много раз в самом начале… как бы сказать… своего пребывания у вас… вы меня поняли. По-моему, ваше исчезновение по сию пору тревожит некоторые умы…