– Ничего, милейший, цыплят, как известно, считают по осени. Меня волнует другое – Аксенчука-то нашего уволили? Уволили.

– А кто же будет теперь доставать нам билеты на стадион?

– А вы обратитесь на этом основании к Вольскому; чтобы он пересмотрел приказ.

– Да, что-что, а ходок за билетами Аксенчук был мировой.

– Принципиальный лодырь и трепач.

– Давно его гнать нужно было…

– Я его видел сейчас. Пошел в кабинет Вольского отходную слушать. Бледный как покойник.

– Тут побледнеешь. Вылететь из института с характеристикой лодыря. Поди устройся куда-нибудь…

Окаемов внезапно остановился возле афишного щита, и толпа сотрудников миновала его. Такой удачи он не ждал. Он собирался много дней вот так смешиваться с толпой идущих с работы сотрудников института и постепенно узнать то, что ему могло оказаться полезным. А удача пришла в первый же день. «Аксенчук… Аксенчук…» – повторял про себя Окаемов.

Глава шестая

1

Николай Аксенчук мог надеяться только на всем известную доброжелательность профессора Вольского. Войдя к нему в кабинет, Аксенчук схватился рукой за лоб и пошатнулся.

– Что с вами? – обеспокоенно спросил Вольский.

– Ничего, ничего… – Будто собрав последние силы, Аксенчук подошел к столу.

Вольский протянул ему стакан воды:

– Садитесь, выпейте.

Аксенчук судорожными глотками осушил стакан и устремил на Вольского молящий взгляд:

– Сергей Дмитриевич, я пропал. Мне лучше не жить, – заговорил он тихо и жалобно. – Я виноват. Знаю. Но я умоляю вас по-человечески задуматься о моей судьбе. Выброшен из такого института. Это же конец. Да, да, Сергей Дмитриевич, конец. А ведь я только-только вступил в жизнь. Вот я выйду сейчас из института, и за его дверью останется все – и прошлое и будущее. Что делать? Лезть в петлю. Да, да, лезть в петлю… – Аксенчук замолчал, обхватив голову руками.

– В петлю – это чепуха. Вы человек молодой, у вас впереди вся жизнь… – Для Вольского этот разговор был тяжелым испытанием. Еще с утра он думал о нем как о необходимости, которой нельзя избежать, и собирался провести разговор быстро и решительно. Но так не получилось, и вот теперь надо утешать и успокаивать уволенного. – Вы прекрасно устроитесь на другое место и будете работать.

– Да кто же меня возьмет, Сергей Дмитриевич? – почти с рыданием воскликнул Аксенчук.

– Верно, устроиться будет нелегко. Но наказание есть наказание. И оно вас, молодого специалиста, научит на всю жизнь. А в конце концов вы все-таки устроитесь и будете работать.

– Сергей Дмитриевич, я вам даю слово! Честное слово! Такое никогда больше не повторится. Ну, объявите мне самый строгий выговор! Только не выгоняйте! Не губите мою жизнь!

– Нет, товарищ Аксенчук, приказ уже подписан, – как только мог решительно произнес Вольский. – Поступить иначе я не могу. Вы задумайтесь, что произошло. Вы знаете, над чем работает наш институт. И вдруг сотрудник такого института не выполняет данного ему поручения и не выполняет, видите ли, только потому, что о поручении он забыл.

– Сергей Дмитриевич, я не забыл! Ведь поручено было мне и Добровольскому.

– Перестаньте! – Вольский рассердился – он больше всего на свете ненавидел всякую ложь. – Как можно? Тревожиться о своей судьбе и при этом лгать? Лгать не только мне, но и самому себе! Вы же отлично знаете, что поручение давалось вам. Именно вам… А Добровольский должен был как старший научный сотрудник только присмотреть за этим делом. И вы поймите, что означает ваша забывчивость, когда мы заняты делом столь важным для всего государства?

– Сергей Дмитриевич, простите за невольную ложь. Я спасаю жизнь, хватаюсь за что попало… – хитрил Аксенчук. – Но ведь факт, Сергей Дмитриевич, что порученное мне дело составляло такую маленькую и такую маловажную частность, что…

– В нашем деле маленьких частностей нет, – перебил его Вольский. – Словом, мы с вами напрасно тратим время. Приказ подписан, и отменять его я не собираюсь. Сдайте секретарю все служебные документы.

– Тогда всё. Конец! Конец!.. – Аксенчук встал, раскачиваясь точно от боли.

Вольский старался на него не смотреть, боялся, что в последнюю минуту сжалится и уступит.

– Всё. Простите, профессор, за беспокойство, – прошептал Аксенчук и, шатаясь, пошел к дверям.

И тут Вольский не утерпел:

– Будете устраиваться на работу, пусть оттуда мне позвонят – я вас поддержу.

Аксенчук, ничего не сказав, вышел из кабинета…

Катастрофа, постигшая Аксенчука, не была случайной. Из всего, что с ним произошло, самое страшное было, пожалуй, то, что он не сознавал до конца своей вины и не понимал, что к катастрофе он сам шел все последние годы своей жизни.

Николай Аксенчук лишился матери, когда ему не было еще десяти лет. Отец второй раз не женился и всю свою любовь отдал единственному сыну. Видный хирург, спасший от гибели сотни людей, он своей слепой любовью, уверенностью, что он растит необыкновенного мальчика, постепенно вел сына к гибели. Не знавший ни в чем отказа, Николай уверился, что любой его проступок будет прощен, и он рос убежденным, что ему предназначена какая-то особая, легкая и красивая жизнь. Собственно, так он и жил вплоть до внезапной смерти отца два года назад. Юноша он был способный, без особого труда учился в школе и затем в институте. Он даже был по-своему талантлив – на последнем курсе института предложил идею нового измерительного прибора для испытания металла на прочность, за что был премирован и что в конечном счете помогло ему и устроиться в институт Вольского.

Но умер отец, и сразу оказалось, что жизнь нелегка… На веселую жизнь своих денег Николаю уже не хватало. Одна квартира съедала почти треть его зарплаты. Сразу поредел круг его веселых друзей – все они, еще вчера одолевавшие Николая звонками, предлагавшие миллион «вечерних идей» и так любившие козырять, что в их обществе имеется «молодой физик из засекреченной области», стали звонить ему всё реже и реже: «секретный физик» без денег им был не нужен. Как-то Аксенчук встретил на улице одного из своих недавних друзей и спросил, куда они все пропали.

– Вся-то наша жизнь – игра, – пьяно ухмыляясь, ответил тот. – Твои акции на нашей бирже упали… поскольку ты банкрот…

– Сволочи вы все! – тоскливо сказал Николай.

– Сволочи? Возможно. Но у нас есть деньги. Есть деньги, понимаешь?

Нравившаяся Аксенчуку девушка предпочла его сыну известного художника. Официанты в ресторане перестали называть его по имени-отчеству.

Злобная обида на всё и вся породила в душе Николая утомительно не проходящую зависть ко всем, кого он про себя называл удачниками в жизни. Он завидовал даже профессору Вольскому. «Ну, хорошо же, – решил он, – вы еще обо мне услышите». Ему грезилось, как он в институте придумает какую-то «штуку», после чего сам Вольский сделает его своим ближайшим помощником. Но проходили месяцы, годы, а никакой «штуки» он придумать не мог. И тогда появилось унылое равнодушие к работе, породившее в конце концов и ту роковую забывчивость, за которую его выгнали из института…

Аксенчук сдал секретарю документы. Тут же сотрудник отдела кадров вручил ему его трудовую книжку и копию приказа, а кассир – зарплату за десять дней… Аксенчук вышел на улицу и остановился, не зная, куда направиться. Окаемов насторожился – наверно, это он и есть, тот, кого он выслеживал уже несколько дней. Опустив руку в карман, Аксенчук нащупал там только что полученные деньги: «Зайду в ресторан…» Эта тупая, бессильная мысль повела его к центру города.

Окаемов шел за его спиной, не отставая ни на шаг. Он был уже почти уверен, что впереди него, сутулясь, идет тот, кто ему нужен.

В ресторане «Якорь» было пусто и мрачно. Свет еще не зажигали, и в полумраке длинного зала барабан на пустой эстраде казался бледным кругом луны. Аксенчук сел за первый попавшийся столик.