Для России и для государя императора появление такого человека — большое счастье, тем больше, что, по общим слухам, великий князь глубоко предан государю и любит его.

[…]

3 июня

До сих пор не принимался за работу. Вообще я чувствую какую-то пассивность. Строго общественной деятельности я уже даже не хочу. Она во мне возбуждает какое-то отвращение. Этот подлый суд порвал у меня нравственную связь с официальной Россией: он как-то является ее символом. Не могу отделаться от этого чувства. Что касается общества, то у меня не заготовлено было связей для деятельности в его рядах.

Судьбы России меня живо интересуют, я за ними слежу, думаю о них, болею и радуюсь ими. Но работать для них у меня нет способов, и я остаюсь в положении наблюдателя.

Должно сказать, что понять эволюцию России очень трудно. В ней идут процессы сложные, неясные. Партийные люди их оценивают по своей мерке. Я же и умом и сердцем стою вне партий, и меня привлекает лишь мысль о всенародной сущности. И вот эта совокупность процессов, в России совершающихся, сложна до таинственности.

Жива ли в народе религиозная вера? Живет ли в его сердце царский принцип? Каковы чувства междусословные? Развивается ли принцип народного представительства? В каком направлении складывается идея справедливости, права, долга? На все можно видеть разноречивые ответы. Какова равнодействующая линия этих ответов — невозможно рассмотреть.

Ясно, очень ясно одно: что тот или иной исход войны будет иметь решающее значение. Победа или поражение? Это двинет страну по двум совершенно разным направлениям. А между тем трудно мне представить исход войны. Германия обнаруживает громадный запас ресурсов и действует как один человек. А союзники разрознены. Их силы действуют недружно, и все-таки каждый себе на уме. На Россию немцы наваливают все силы, как будто на западе им ровно ничего не угрожает. Вот выступила Италия, и это не заставило Австрию и Германию не только ослабить натиск на нас, но даже не уменьшило беспрерывного увеличения своего натиска на Россию. Что же может выйти при таких условиях?

А мы, то есть Россия, вдобавок переполнены немцами в правительственных сферах, в армии, во всех функциях страны. Кто из этих немцев не изменник, если не явный, то в глубине души? На этот вопрос трудно ответить.

В довершение всего — нет центра народного единения. Государя любят и жалеют — это факт. Именно жалеют, то есть хотели бы все ему помочь. Но мысль о нем как о человеке, способном помочь России, кажется, почти исчезла. Его слабость представляется, быть может, даже в преувеличенном виде. Теперь создали себе идола в Николае Николаевиче, и на него смотрят как на центр народа. Но он все-таки не царь, и всякий понимает, что в общем ходе дел России он не имеет решающего голоса. И вот — у нас нет того, что есть у немцев. У них Вильгельм — центр, ясный и бесспорный. У нас такого центра в сознании народа нет. А между тем — война ведется, в сущности, только нами, Россией. Из остальных одна Англия кое-что делает. Остальные — ничего. Бельгия не существует, Франция воюет только для соблюдения арраrеncе*. Италия в лучшем случае займет Триест […] Говорить о маленькой истощенной Сербии не приходится. Япония ровно ничего не делает. Германия же единовластно объединяет силы свои, австрийские и турецкие. В сущности, ее должно признать при таких условиях более сильной стороной, и ей страшна только Россия. Вот и валится вся страшная тяжесть на нас одних.

Как тут предвидеть исход войны? Если мы дрогнем — победа Германии несомненна. Наши же “союзники”, по-видимому, мало этим озабочены. Одна Англия чувствует свою судьбу связанной с судьбой России. Франция и Италия, вероятно, имеют такую мысль, что возможно поладить с Германией и сохранить свои “интересы” за счет интересов Австрии и России. Германия и Австрия отдадут желаемые Францией и Италией куски, если будут иметь “компенсации” за счет России. Вот эта кошмарная мысль давит меня.

1 августа

[…] Мы, конечно, не знаем ресурсов Германии. Нельзя решить, насколько она способна развивать напряжение сил. Но слабость наших сил видна как на ладони. Мы не только отступаем, но нельзя, по мне, даже надеяться на движение вперед… если только Германия не истекает кровью. Но и этого не видно. Из нынешних известий видно, что Новогеоргиевск обложен со всех сторон, отрезан от армий. Немцы сейчас уже перед Брест-Литовском. Это последняя крепость на их пути в глубь России. Придется скоро Главному Командованию уходить из Барановичей, если еще не ушли оттуда.

Сегодня кричат о нескольких казнях изменников, все какая-то дрянь и мелочь. Все пустяки — жертва, брошенная “общественному мнению”. Конечно, этих негодяев нужно казнить, но толку из этого немного. Нам надо иметь тысячи две-три новых орудий со снарядами, а не трупы предателей. Этой сволочи, наверное, у нас числится не одна тысяча. Жену казненного Мясоедова сослали в Сибирь. Hу а ee приятельница, г-жа Сухомлинова? Впрочем, повторяю, все это вздор. Нам нужны снаряды и вооружение. Остальное не поможет!

Наши отступления создали еще новое бедствие: сотни тысяч разоренных, голодных, истощенных беженцев. Их насчитывают 600 000, и число их растет. Ужасно! А теперь еще вопрос — сколько немецких шпионов идет к нам в толпах этих несчастных? Между ними масса евреев и немецких колонистов. Всю эту гниль и плесень распространяют по всей России. А что станешь делать?

Положение вообще отвратительное. Власть, чувствуя свою скомпрометированность, сдается на капитуляцию “обществу”, то есть либеральным элементам. Что они окажутся не хуже “охранителей твердой власти” — это более чем вероятно. Но каково перестраивать все управление страны под напором немецких армий? Ведь каждый начальник в течение минимум нескольких месяцев ничего не понимает. А в течение нескольких месяцев неприятель может взять и Москву, и Петроград со всеми “обновленными” деятелями.

Вообще — все скверно, одно огорчение.

Одна надежда: не ослабли ли немцы?

Только это и может спасти положение.

[…]

7 августа