«был арестован и просидел в турецком каземате целые сутки. А затем, после вмешательства советского посла и под валютный залог, был выдворен за пределы страны».
С Алейником соглашается и Александр Янов, в обширной статье-исследовании «ФЕНОМЕН ЖИРИНОВСКОГО» («Время и Мы», № 42 за 92 год) он пишет:
«…и ему даже пришлось посидеть в турецкой тюрьме. Карьера его, разумеется, была на этом закончена. Он еще пытался как-то барахтаться, поступил на работу в Комитет защиты мира, окончил вечернее отделение юридического факультета МГУ. Но все это никуда не вело. Прорыв в политику не состоялся. А без политики «тусклая бескрылая жизнь тянулась десятилетиями».»
Ан нет, оказывается. Не смирился Владимир Вольфович. Он только по иной дорожке пошел. Была у него тайная жизнь сиониста.
«Первая его политическая амбиция — стать в 1989-м выборным директором издательства «Мир», где он служил, потерпела сокрушительное поражение. Среди людей, которые его хорошо знали, он набрал /…/ — 5 процентов голосов, намного меньше, нежели на президентских выборах в России»,
— важно декларирует профессор Янов. Да нет же, профессор!
Вот как мне представляется в нескольких словах история жизни Жириновского. Молодой, талантливый, энергичный, приезжает Владимир Вольфович в Москву из провинциальной Алма-Аты. Поступает в 1964 г. в Институт Восточных языков. Силы и энергия прут из него, он и в профкоме, и секретарь бюро ВЛКСМ. Его посылают на практику в Турцию. Там, на металлургическом комбинате он впервые проявляет ту сторону своей натуры, каковая и сегодня является его важнейшим недостатком: он пересаливает, перегибает, делает слишком, ОЧЕНЬ СЛИШКОМ. Он (желая заслужить поощрение кого?) занимается среди рабочих коммунистической пропагандой. Об этом свидетельствует стамбульская газета «Миллиет», освещавшая обстоятельства дела Жириновского. Турецкая история, сутки, проведенные в турецкой тюрьме, ломают начавшуюся блистательно советскую легальную, внешнюю карьеру Жириновского. Он не сразу понимает, что произошло, однако поняв, начинает иную карьеру, в еврейском движении, подпольную. Энергичный, он просто не мог сидеть себе чиновником! Подпольную до того самого дня, когда можно было легально придти на одно открытое собрание с Львом Шапиро и Юлием Кошаровским. Именно поэтому ненавидит сегодня Владимир Вольфович лютой ненавистью турок, они сломали ему жизнь в свое время: «С миром ничего не случится, если даже вся турецкая нация погибнет» стр. 130, «Броска на юг». «Турки принесли столько же зла человечеству, как и немцы. Но над немцами был суд /…/, а турки никем не наказаны.» — страница 131. «Ошибка Сталина в том, что он не наказал Турцию по итогам Второй Мировой войны. Турцию следовало наказать…» — 134. Лишь один из антитурецких поливов в книге Жириновского длится со 128 до 136 страниц. Все это месть за один день тюрьмы. За то что пришлось пойти в сионистское движение, которое обещало меньше, возможностей в нем было меньше. Плюс можно было загудеть в тюрьму. А особой храбростью Владимир Вольфович не отличается. Заметьте, что никогда не посетил он никакую горячую точку, хотя лидеры оппозиции делали это и честно, и в целях саморекламы. Он, знающий механизмы паблисити. Лишь сфотографировался в бронежилете в комнате на Рыбниковом переулке. (Только что он съездил в Сербию, расхрабрился где его как председателя Парламентской фракции возили наверняка в любимом им бронежилете в блиндированном бронетранспортере, за множество километров от фронта.) Не только для солидности таскает он повсюду за собой Владимира Михайловича, «бывшего телохранителя Брежнева и Кармаля», но и из очень большой осторожности, называемой трусостью. В то время как не менее известные чем он лидеры оппозиции — Алкснис, Проханов, Анпилов, Макашов спокойно передвигались в метро, Жириновский — только в машине и только с телохранителем. «Такой же как вы» Жириновский не спускался, по его собственному признанию, в метро многие годы.
«Таким образом, он никогда не опережал свое время», продолжает Плеханов, пытаясь объяснить своего героя, — «в тюрьмах не сидел, в диссидентском движении не участвовал, не писал в «стол», как и огромная масса людей его круга, он привычно брюзжал на очевидные глупости советской системы, рассказывал анекдоты, похваливал загнивающий. Не он создавал нынешнюю ситуацию, а она создала его как политика.»
Талантливый, энергичный, но не храбрый, Владимир Вольфович трусил рисковать, как делали это камикадзе еврейского движения, и потому закономерно не стал лидером в условиях, когда храбрость значила куда больше, чем талант и энергия. Но когда, как мы видим, в легальных условиях он расхрабрился и вышел на сцену театра «Шалом» (и политического еврейского театра), он их сразу всех потеснил, стал лидером четырех сразу секций. Однако поздно пришел. Все главные должности были разобраны теми, кто похрабрее. И тут… ведь уже перестали сажать за политику, не храбрый, но талантливый, трусливый Владимир Вольфович стал заглядываться на куда большую сцену — РУССКУЮ.
Смотрины
Тот недоеденный им бутерброд с салом, я, странным образом, четко помню его, долго лежал на кухне, засыхая. И так как я использовал квартиру на улице Герцена для деловых свиданий, каждые два часа кто-нибудь приходил, я обязательно демонстрировал его гостям: одним — чтобы попугать, другим — чтобы удивить. «Вот, Жириновский недоел!» Я по природе своей хулиган, потому с удовольствием его, надкушенный этот, неестественный, признаюсь, показывал девочке из демократической газеты. «Вот Жириновского бутерброд… А сидел он вот тут». Гости морщились. Дело прошлое, признаюсь, я и сало это подсунул, заставив Архипова порезать, — сало было мое, Архипов колбасу принес; все это тоже из хулиганства, из озорства скорее. Будет Жириновский есть или нет? Он пожевал. Теперь я знаю, что он и не то способен съесть. На следующее утро я улетел в Красноярск. Вернулся я утром первого марта, так как в этот день должен был состояться мой творческий вечер в Центральном Доме литераторов. Накануне разговаривая с Архиповым, я случайно упомянул о вечере. Мои близкие знают, что я трезво равнодушен к юбилеям и прочим пышностям, включая свои дни рождения, так что я на этот вечер никого не приглашал, билеты были платные, выручка шла ЦДЛу. Архипов перезвонил и спросил, может ли туда придти Жириновский. Я сказал, что конечно может, я буду рад, только я должен узнать «механизм» прохода. Узнал, сообщил Архипову по телефону. То есть, если у меня было любопытство по отношению к Жириновскому, то у него было любопытство по отношению ко мне. Вечер вела неизвестно почему-то женщина мне совершенно неизвестная, позднее оказалось, что это дочь (не всеми признаваемая) Александра Галича.[5] Ее, по моему полному равнодушию к происходящему, пригласил мой издатель, директор «Глагола» Александр Николаевич Шаталов. Я Шаталову доверял, и когда он сказал, что будет ведущая Алена, я не возражал. В вечере участвовали и на сцене сидели и редактор газеты «Советская Россия»[6] Валентин Чикин, и заместитель редактора газеты «День»[7] Владимир Бондаренко. В «Советской России» я печатал свои статьи с января 1991 года, с того времени, как после публикации моей статьи о НАШИХ — «Размышления у пушки» 2 ноября 90 г. закончилась моя недолгая журналистская карьера в «Известиях».
На сцене происходило действо: говорили обо мне, то умно, то не очень умно, то так, что у меня в глазах щипало: непривычно-сентиментально, по-русски близко, позже мне задавали вопросы, однако основное действо было залу невидимо, а если видимо, то непонятно. Сидел с неизменным Владимиром Михайловичем, телохранителем своим в зале Владимир Вольфович, слушая, присматриваясь и оценивая, что я говорю и как говорю. За кулисами, видимый мне с моего места отлично, сидел Геннадий Андреевич Зюганов, председатель коммунистической партии. Он пришел за кулисы за добрых полчаса до начала вечера и был представлен мне Валентином Чикиным. То есть если зрители, заплатившие за билеты, посылали умные и дружелюбные или же подкалывающие и враждебные и даже угрожающие записки мне, то одновременно совершалась куда более важная церемония СМОТРИН, то есть меня пришли глядеть «в деле», «в работе», оценить мое умение общаться толпой и определить, на что я гожусь, два Председателя Партий. Сегодня, в феврале 1994 года, ясно, что это оказались очень умелые председатели очень неслабых организаций. Между тем, ни того, ни другого я не приглашал. Я был доволен, что они пришли, но повторяю: я их не приглашал. Я довольно легко отбивался от зала, атаковал, но там была разномастная публика… Я забыл упомянуть, что в зале находился еще один Председатель партии сексуальных меньшинств, и какое-то количество членов этой партии, так я полагаю, потому что записочки на всяких цветных бумажках вновь и вновь повторяли каверзные, как казалось, очевидно, отправителям, вопросы.