Теперь Кэлвин каждый вечер дежурил с репортерами возле самых престижных ресторанов, где, как они узнавали из тайных источников, намечалась премьера или презентация.

За последние две недели Кэлвин редко бывал разочарован – у Эмералд был как раз пик светской активности. Болезненно переживая за результаты проб, она искала утешения в бесконечных светских раутах, появляясь везде, куда бы ни приглашали.

Эмералд начинала терять самообладание. Она злилась на себя, но ничего не могла изменить. Ей необходимо было отвлечься от этих проб, забыть о том, как нужна ей эта роль. Забыть о том, что, несмотря на роскошный особняк и драгоценности, она была практически разорена. Забыть о том, что ей уже далеко за сорок и что после многочисленных неудачных браков она уже не такой привлекательный материал для очередного замужества. Эмералд с головой окунулась в светскую жизнь; она и не помышляла о том, что какой-то неприметный светловолосый человек с водянистыми глазами следит за каждым ее шагом. Везде, где бы она ни появилась – в ресторане, на приеме, премьере, – Кэлвин был рядом; он не сводил с нее взгляда, не смея перевести дух от ее красоты, впитывая ее плоть, ее очарование.

Его комната стала мемориалом Эмералд. Стены были увешаны ее фотопортретами. Их было более двухсот, многие из них Кэлвин сделал сам. Огромные альбомы с ее фотографиями кипами лежали на книжных полках, здесь же стояли и семнадцать книг, написанных о карьере Эмералд и ее еще более волнующей личной жизни.

У Кэлвина была даже одна из кукол Эмералд, столь популярная среди американских девочек в тридцатых годах, когда Эмералд, еще ребенок, стала звездой киноэкрана. Кукла была размером в три фута, с соломенными локонами и огромными зелеными глазами, опушенными густыми каштановыми ресницами. Маленький накрашенный ротик выделялся на лице ярким бантиком, ногти на фарфоровых пальчиках были с розовым маникюром. Кукла продавалась в белой коробке, с тремя комплектами одежды – купальником в лимонно-белую полоску с крошечной резиновой шапочкой, банным халатиком и роскошным зеленым вечерним платьем. В коробке лежало и маленькое зеркальце в зеленой оправе с расческой и щеткой.

Иногда Кэлвин садился и сам причесывал куклу. Укладывал ее нейлоновые кудри, разговаривал с ней. «Ты Миранда, моя любимая девочка, – шептал он в кукольное личико. – Никто, никто, кроме тебя, не может быть ею». С любовью и нежностью он переодевал куклу, внимательно рассматривая и поглаживая гладкое безжизненное тельце. Он надевал крошечные носочки на ее прелестные ножки, черные кожаные туфельки «Мэри Джейн».

Кэлвин любил эту куклу. Но еще больше он любил настоящую Эмералд.

13

Розалинд еще раз взглянула в заднее зеркальце своего «БМВ». Глупо было бояться этой машины, которая следовала за ней от самого «Ла Скала» и явно направлялась в сторону ее дома на Мулхолланд-драйв. Машина резко вырвалась вперед и на огромной скорости скрылась за поворотом. Да, глупо, но все равно внутренний голос предупреждал ее: «Будь осторожна, querida».

Из магнитофона разливался нежный голос Джона Леннона. Розалинд вдруг подумала о его смерти – такой недавней, такой неожиданной, такой… «Это могло бы случиться и со мной, с каждым», – пронеслось в голове. С Робертом Редфордом, одержимым своими идеями о солнечной энергии и ее сохранении. С Джейн Фонда, с ее радикальными взглядами и жестокой аэробикой. Все они могли бы стать жертвами какого-нибудь напуганного фанатика. И она, Розалинд, тоже – просто потому, что звезда. Она поежилась, хотя в машине было тепло.

Подъехав к своему особняку, она вновь задала себе вопрос, зачем вообще его купила. И почему никогда всерьез не задумывалась о телохранителе. Сейчас они есть у всех.

В эту ветреную ночь все напоминало зловещие рассказы Эдгара По: серый каменный фасад дома, густые темные облака, гонимые сильным ветром, который дул со скоростью пятьдесят миль в час. Пальмы с громким шелестом клонились к земле; странные предметы – птицы? листья? мусор? – носились вокруг дома. Ее дома. Вырванного из лап ее помешанного бывшего мужа и его неистового адвоката. Сражения в суде, взаимные обвинения, газетная шумиха. Благодаря блистательным юридическим уловкам, к которым она прибегла, дом стал ее собственностью. Стоил ли он тех усилий – эта груда темных кирпичей, стилизованная под девятнадцатый век, с ультрасовременной начинкой?

Розалинд заглушила мотор. Внезапно ветер стих, и все вокруг замерло. Ночь была тихая и зловещая. Розалинд вдруг стало страшно.

Кэлвин притаился на чердаке и оттуда, из крошечного оконца, наблюдал за Розалинд.

Он услышал, как хлопнула дверца машины, легкие шаги – и вот она вставила ключ в замок входной двери. Потом раздался еле слышный возглас: «Роза, ты вернулась?», который убедил Кэлвина в том, что Розалинд отпустила прислугу на ночь. Дверь захлопнулась. Она была в доме. Вместе с ним. Вдвоем, запертые вместе…

Вскоре в ее спальне заговорил телевизор. Осторожно спускаясь по лестнице, Кэлвин слышал, как Розалинд спустила воду в туалете; подойдя к спальне, он приложил ухо к двери.

– Привет, Анжелика, – Розалинд разговаривала по телефону. – Я знаю, что это бред, но сегодня вечером меня преследуют призраки. – Кэлвин улыбнулся. – Я скучаю по тебе, querida mia. Приходи поскорей.

Розалинд, довольная, положила трубку и запихнула в рот шоколадку. Когда Кэлвин, толкнув дверь, ворвался в спальню, она страшно перепугалась.

– Что вам нужно? – надтреснутым голосом резко спросила она.

Ресницы ее прелестных карих глаз дрожали, выдавая сильное волнение, к груди она нелепо прижимала шерстяной шарф, как будто пытаясь защититься им.

Стоя в дверях, Кэлвин ощущал ее животный страх и чувствовал себя хозяином положения.

– Ничего, – медленно ответил он. – Мне совсем ничего не нужно. – Он стоял очень прямо, оглядывая комнату.

Все было выдержано в розовом цвете. Розалинд сидела, положив ногу на ногу, прижимая к себе розовый шарф, легкий шелковый халатик едва прикрывал ее пышное тело. В изголовье высилась гора подушек, на которых были вышиты поговорки: «Хорошо бы найти сильного мужчину», «Счастье в дружбе с тобой», «Я проснусь в пять». По постели были разбросаны плюшевые игрушки.

Кэлвин вздрогнул, почувствовав, как что-то трется о его ноги – это была белая персидская кошка, спрыгнувшая с кровати хозяйки. Кошка забилась под коврик и выглядывала оттуда. И кошка и хозяйка смотрели на Кэлвина с ужасом.

Розалинд с трудом проглотила слюну. Она вспомнила, что читала в журналах о насильниках – как нужно с ними разговаривать, убеждая не совершать ошибок. Она читала, что надо быть решительной, жесткой, показать, что ты сильнее и что ему с тобой не справиться.

– Убирайся к черту, ты, псих! – закричала она пронзительным голосом, призвав на помощь все свое актерское мастерство. – Как ты осмелился явиться сюда? Ты совершаешь преступление. Я вызову полицию.

Она судорожно стала вспоминать, куда дела кнопку тревоги. Полиция, устанавливая систему охраны от грабителей, строго проинструктировала, что всегда, при входе и выходе из дома, надо включать сигнализацию. Сегодня вечером она не выполнила этого условия, так же как не обратила внимания и на второе предупреждение: «Всегда, находясь в доме, держите кнопку тревоги при себе». При ее нажатии сигнал подавался прямо в полицейский участок, и помощь прибывала в течение восьми минут. Так говорили полицейские. Она-то знала, что пройдет пятнадцать-двадцать минут, прежде чем они приедут; она убедилась в этом, пару раз по ошибке нажав кнопку. Она должна заговорить этого маньяка! «Где, ну где же эта чертова кнопка?» – кричала она про себя.

Одной рукой Розалинд придерживала халат, а другой шарила по простыням, подушкам, журналам, сценариям в поисках злосчастной кнопки.

Она взглянула на столик возле кровати. Розовая мраморная поверхность его была заставлена атрибутами ее постельного отдыха. Недопитый стакан вина, две кофейные чашки с застывшей гущей, надкусанное яблоко, груды писем поклонников, ее фотографии, вазелин, пепельницы, полные окурков, и даже таракан был здесь же.