– Вряд ли, – сказала Лариса.

– Что «вряд ли»? – повысил голос Молочков, и Василь Денисыч на Ларису строго глянул.

– Вряд ли говорят, – спокойно объяснила Лариса. – Если только уа-уа, но спасибо – это вы чересчур…

– А-а, – облегченно протянул Молочков, а Василь Денисыч рассмеялся:

– Молодец, девка! Поддела Эдуарда… Ты, Эдуард, кончай сам себя хвалить. Ты по делу.

– Я по делу, – заторопился Молочков. – Я против Качуринера ничего не имею, он – специалист, высшее образование еще до войны получал. Я призываю его: придите к нам открыто. Мы вас встретим, все покажем, расскажем, объясним. Газета помогать делу должна, а не мешать ему. А как нам помочь – кто лучше нас самих знает? Так пусть спросят… Все, я кончил.

– А кончил, так и отдохни, – сказал Василь Денисыч. – Кто следующий?.. Давай, Земновский.

Вскочил розовый крепыш, председатель колхоза с летящим именем «Ариэль», и зачастил, зачастил:

– Да, был очерк, да, я огорчился, потому что нет человека, который был бы, как остров, так классик иностранный писал, мы все живем одной семьей, и если обо мне пишут, то какой же остров, надо спросить у односельчан, что я не сделал, потому что сделанное – на виду, а что не сделал, то люди знают, а я тоже знаю, что не сделал, вот Дом культуры построил, а рок-ансамбля до сих пор не организовал, молодежь жалуется, и Василь Денисыч отечески журил, да и вообще я пока с молодежью плохо работаю, мотоциклами пока не всех обеспечил, а они на комбайн просятся, а комбайнов на всех не хватает, твой мужик, Иван, пришел, со мной обо всем поговорил, а про недостатки не спросил, потом напечатали, а Василь Денисыч мне на бюро: ах, какой ты у нас со всех сторон положительный, а если тебя копнуть поглубже, так я и говорю, копните, что ж не копнуть, жалко мне, что ли, копните, а я покаюсь, признаю ошибки, пообещаю исправить, и не угрожал я вовсе никому, вот, и вообще, надо было написать о трудностях в колхозе, дожди прошли, зерно тяжко идет, а люди-то, люди какие, золотые люди, где маяки, прав Молочков, не надо нам ваших Набоковых, хотя Сахаров тоже врал, когда писал, что у нас на трудодень одна картошка, за такие слова можно и на бюро, я накатаю заявление, пусть попрыгает, а книга у него, прав Василь Денисыч, с недостатками, полно там недостатков, чего он про нас пишет, будто у нас на трудодень одна картошка, это когда было, а теперь надо все переписать…

– Погоди-погоди, – остановил его Василь Денисыч. – Ты не части, ты не Анка-пулеметчица. Как ты относишься к работе газеты?

– А что, я как все, я неплохо отношусь, они работают, газета каждый день выходит, но прав Эдуард, спрашивать надо, пусть Качуринер или его гаврики спрашивают, а мы ответим, мы знаем, как отвечать надо, всю жизнь за что-то отвечаем, и ничего – живы пока…

– Кто еще? – Василь Денисыч встал и обвел глазами присутствующих. – Лариса, ты?

– Нечего мне говорить, – сварливо сказала Лариса. – Скучная газета, скучные материалы, молодежь ее плохо читает. Сколько раз мы твердили Ивану Самойловичу: создайте при газете молодежную редакцию, в центре везде такие есть. А он не хочет. Так что я пока помолчу.

– Слышь, Иван, что комсомол говорит?.. Ответить хочешь?

Качуринер поднял лицо от блокнота.

– Я все записал, товарищи. Спасибо за конструктивную критику. Мы учтем. Соберем редакцию, обсудим и учтем. И предложение комсомола учтем. Мы всегда все учитываем.

– Правильно, – сказал Василь Денисыч. – Социализм – это учет. И учти еще одно. Мы тебя не топить собрались. Мы к тебе, Иван, по-доброму относимся, любим тебя по-своему. И помочь хотим. Нам какая газета нужна? Боевая. Но чтоб зря патроны не переводила! Держи порох сухим, Качуринер. В пороховнице, но сухим. Где наш бронепоезд, помнишь? То-то и оно… В общем, работай пока спокойно. Но не успокаивайся, не успокаивайся… Пошли дальше, товарищи.

Кто-то взмолился:

– Перекур, Василь Денисыч.

– Погодишь. Раз Качуринер о театре упомянул, то есть смысл вопросы переставить. Мы сейчас театр коротенько послушаем, и перекуришь себе на здоровье. Давайте сюда директора…

Кто-то из сидевших у двери выглянул в приемную, позвал театрального босса. Босс вошел в кабинет, робко остановился у входа. Босс был немолод, лыс, мал ростом, одет в потрепанный клетчатый костюмчик-тройку и вельветовые полуботиночки типа «Долой мозоли!».

– Здравствуйте, товарищи, – робко поздоровался босс.

– Здоров, товарищ Пихто. Тут тебя не было, а Качуринер тебе врезал.

– Мне? – удивился босс.

– Ну, не тебе лично, а театру. Так что ты давай, говори, какие у тебя проблемы? Поможем всем миром. И Качуринера помочь заставим А то ему все бы критиковать.

– Зашли бы вы к нам в театр, Василь Денисыч, – жалобно начал босс. – Режиссер труппу забросил, а труппа-то – раз, два и обчелся, все на спецзаданиях, сами знаете, работать некому. И что самое главное – не хотят. Зарплата им, видите ли, мала. Тем, кто остался. Грозятся: объявят голодовку, откажутся от зарплаты, создадут худсовет.

– Так создали же, – удивился Василь Денисыч.

– Все равно недовольны. Другой хотят. Одно слово: артисты… А режиссер по спецобъектам бегает, а когда в театре, то – зверь. Репетирует – пулей, на бегу, и все – на крике, на оскорблениях. Меня не слушает совсем. Придите, а, Василь Денисыч?

– Ты что, Пихто, ко мне на прием с этим вопросом записаться не мог? Сразу на большой хурал явился. Ха-арош гусь…

– Я не знал, что хурал. Я просто пришел. И вот товарищи могли бы прийти. И товарищ Качуринер тоже. Ну, не надо днем, так хоть на спектакль…

– Эт-то верно, – согласился Василь Денисыч. – Театр мы подзапустили. Многое людям доверили, большие полномочия на них возложили, а сами – в кусты. Стыдно. Мне, во всяком случае, стыдно… Надо сходить к людям. Я в ближайшее время не смогу, а кто сможет? Качуринер, сможешь?

И тут Умнов, молчавший до сих пор и только жалевший, что не захватил с собой магнитофона, не сунул куда-нибудь в карман – материал шел фантастический! – тут довольный Умнов руку поднял, как первоклассник, и спросил – сама кротость:

– Можно я схожу, Василь Денисыч? Прямо сейчас и схожу, не откладывая… Чего мне про выборы на заводе слушать? Я на них был. Свидетель, так сказать, триумфа…