Умнов вошел на почту, заметил стеклянную дверь с надписью по стеклу «Междугородный телефон», толкнул ее и сразу – к девушке за стойкой:

– В Москву позвонить можно?

Девушка подняла глаза от какого-то длинного отчета, который она прилежно составляла или проверяла, и сказала сердито:

– Линия прервана.

– А в Ленинград?

– И в Ленинград прервана.

Не вышел фокус, понял Умнов, и здесь обложили. Прямо как волка…

Его охватил азарт.

– А в Тбилиси? Новосибирск? Архангельск? Барнаул?..

– Я же сказала вам русским языком, гражданин: линия прервана. Понимаете: пре-рва-на. Связи нет даже с областью.

– А что случилось? – Умнов был нахально настойчив, работал под дурачка. – Бульдозерист кабель порвал? Внезапный смерч повалил столбы? Вражеская летающая тарелка навела помехи на линию?

– Все сразу, – сказала телефонистка, не отрываясь от отчета и всем своим видом показывая, что Умнов ей надоел до зла горя, что ничего больше она объяснять не желает, не будет и пусть Умнов, если хочет, пишет жалобу – жалобная книга у завотделением.

Вслух ничего такого она не произнесла, но Умнов достаточно много общался с подобными девицами на почтах, в магазинах, химчистках или ремонтных мастерских, чтобы понимать их без слов. Даже без взглядов. По конфигурации затылка.

– Печально, – подвел он итог. – И когда починят, конечно, неведомо?

– Когда починят, тогда и заработает, – соизволила ответить девица, вдруг вспомнила что-то важное, что-то неотложное, вскочила, вспорхнула – заспешила в подсобную дверцу. Спаслась, так сказать, бегством.

Город дураков, злобно подумал Умнов. Все они напуганы до колик, до дрожи, до горячей тяжести в штанах. Четвертуют здесь, что ли, за разглашение местных тайн? Головы отрубают? В лагеря ссылают?.. Ага, вот и идея: хочу побывать в местном исправительно-трудовом учреждении. Хочу пообщаться с теми, кто открыто пошел против власти. С местными диссидентами. Может, они чего путного расскажут…

Когда вернулся, Лариса по-прежнему ждала около машины.

– Как ноги? – в голосе ее была здоровая доза ехидства.

– Спасибо, хорошо, – мрачно ответил Умнов и полез в «Волгу». – Скажи этому истукану, что можно ехать.

В кафе их ждали. Два черноволосых и черноусых красавца южнокавказской наружности стояли у дверей кооператива «Дружба» и всем своим видом выражали суть упомянутого названия. Было в них что-то неуловимо бутафорское. Как в Ларисиных неформашках.

– Здравствуйте, мальчики, – сказала им Лариса. – Надеюсь, покормите? Местечко найдете?

– Ради вас, Ларисочка, всех других прогоним, – галантно заявил один усач с картинным акцентом. – Для вас все самое-самое отдадим, свое отдадим, голодными останемся – только чтоб вы красиво улыбались…

– Никого выгонять не надо, – строго сказала Лариса. – Ишь, раскокетничались… Знакомьтесь лучше. Это Андрей Николаевич, он из Москвы.

– Гиви, – представился первый усач.

– Гоги, – представился второй.

– Прошу вас, гости дорогие, – Гиви торжественно повел рукой. Гоги торжественно распахнул дверь. Умнов с Ларисой торжественно вошли в кафе.

Не хватает только свадебного марша, подумал Умнов.

И в ту же секунду невидимые стереоколонки исторгли легкое сипение, кратковременный хрип, стук, щелк – игла звукоснимателя рано встала на пластинку – и голос известного своим оптимизмом шоумена обрадовал публику сообщением об отъезде в Комарово, где – вспомнил Умнов – торгуют с полвторого.

Публика – а кафе было заполнено до отказа, свободных столиков Умнов не заметил – сообщение об отъезде шоумена приняла благосклонно, но равнодушно: никто от обеда не оторвался. Как никто не обратил особого внимания на появление Умнова и Ларисы в сопровождении кооперативных владельцев кафе.

Их посадили за маленький столик в дальнем углу, предварительно сняв с него табличку «Заказан». Столик был покрыт грязноватой клетчатой скатертью, а в центре ее под перечно-солоночным комплектом и вовсе растеклось жирное пятно.

– Что будем кушать? – спросил Гиви. Гоги исчез – скрылся в кухне.

Умнов решил опять немного похамить. Хотя почему похамить? Что за привычные стереотипы? Не похамить, а покачать права, которые, как известно далеко не всем, у нас есть.

– Почему скатерть грязная? – мерзким тоном поинтересовался Умнов.

– Извини, дорогой, – сказал Гиви, – не успеваем. Нас мало, а люди, понимаешь, кушают некрасиво, культур-мультур не хватает, а прачечная долго стирает… Что кушать будем, скажи лучше?

«Культур-мультур» Умнова сильно насторожило: уж больно избитое выражение, тиражированное анекдотами, а тут – как из первых уст. Гиви вызывал смутное подозрение. В чем?.. Умнов пока не знал точного ответа.

– Смените скатерть, – ласково сказал Умнов. – У вас, мальчики, кафушка-то кооперативная, наши денежки – ваша прибыль. При такой системе клиент всегда прав. А если ему скажут, что он не прав, он уйдет. И унесет денежки. То есть прибыль. Разве не так?

– Ты прав, дорогой! – почему-то возликовал Гиви. – Ты клиент – значит, ты прав!..

Сметнул скатерть со стола, обнажив треснувший голубой пластик, упорхнул куда-то в подсобку, выпорхнул оттуда с чистой – расстелил, складки расправил, помимо солонки с перечницей, еще и вазочку с розой установил.

– Теперь красиво?

– Теперь красиво, – подтвердил Умнов. – Главное, чисто. Так что кушать будем, а, Лариса?

Во время мимолетного конфликта Лариса хранила выжидательное молчание. Умнов заметил: переводила глаза с него на Гиви и – не померещилось ли часом? – чуть усмехалась уголком рта. А может, и забавляла ее ситуация: клиент частника дрючит. Это вам не НЭП забытый! Это вам развитой социализм! Решились доить советских граждан с попущения Советской же власти – давай качество! У-у, жу-у-лье усатое!..

Но скорей всего ничего такого Лариса не думала. Это Умнов сочинил ей, комсомольской Дочери, классовую ненависть к частникам. А ей, похоже, и впрямь забавно было: кто кого? И какая ненависть могла возникнуть, если окрошка была холодной, острой и густой?