— Я слышал, — сказал студент, — слышал голоса…

— Ради бога, извините, — торопливо сказал психиатр, — я не думал, что так громко, что это вам могло мешать. Ведь у нас правило: как только цвет лампочек становится синим, значит, наступил тихий час, радио, телевизор надо сделать потише, чтобы не мешать соседям. Ну, как в поездах ночной свет. Правда, у нас свет потом снова становится обычным, но шуметь уже… нельзя…

— А часы?

— Что часы? — сказал психиатр.

Студент чувствовал, что его разум постепенно проясняется и освобождается от кошмара нелепых загадок. И он испытывал неодолимое желание объяснить до мелочей все несуразности, не оставить ни одной тайны. Сейчас он, несомненно, близок к этому, в то время как всего несколько часов назад был в какой-то чудовищной паутине алогичности.

— Что часы? — переспросил психиатр.

— Почему ваши часы идут в обратном направлении? Ясные лучистые глаза психиатра подернулись дымкой печали, и он стал похож на свою мать.

— Это мой брат, старший брат, — сказал он грустно, — он был часовщиком. Завтра будет ровно месяц, как мы его потеряли. Вы знаете, он тоже был экспериментатором, — психиатр мечтательно улыбнулся, — как-то раз решил сделать часы и сделал для мамы и для меня — с обратным ходом. Знаете, это была для него не только техническая задача, не только хобби, так сказать. Он вкладывал в свою затею и некий философский смысл, хотел заставить время течь в обратном направлении. Впрочем, тоже своего рода хобби. И мы с мамой решили уважать эту его причуду. Аккуратно заводим часы, и они идут, идут в обратном направлении.

Студент уже ничего не боялся. Он понимал: все, что с ним приключилось — ас ним действительно что-то приключилось, — имеет точное рациональное объяснение, и даже фотографии, которые меняются, тоже имеют, очевидно, какое-то разумное объяснение, что-то, видимо, заложено в их химическом составе, который придает им свойства замедленной проявки или накладки одного изображения на другое, а может, это еще неизвестный ему способ стереоскопии, — словом, и это вполне научно объяснимо. Просто он чего-то не знает и обескуражен так же, как будет обескуражен непосвященный, неожиданно увидевший себя на экране телевизора разговаривающим, улыбающимся, движущимся. Все дело, значит, в каком-то, тоже, очевидно, экспериментальном, качестве фотографий. Конечно же ничего сложного и тем более страшного.

— Скажите и про фотографии, — попросил студент.

— Про фотографии? А что именно?

— Про фотографии, которые висят в моей, то есть в вашей бывшей комнате. В чем их тайна? — Слово «тайна» он уже произносил с легкой иронией.

— Тайна? Какая тайна? Вы знаете, большинства из изображенных на этих фотографиях людей я даже не знаю. Это родственники и друзья моей жены, моей бывшей жены.

— Но там есть и ваша фотография?

— Да, есть. Ну и что? — сказал он почему-то с вызовом, но потом необычайно мягко спросил: — Не хотите ли выпить?

Студент кивнул. Психиатр неторопливо и как-то очень бережно наполнил рюмки, причем себе налил половину, а студенту до краев. Они выпили. Студент понял, что, кажется, задал загадку, которая не столь просто объясняется или, во всяком случае, ее отгадка неизвестна, может быть, даже психиатру. Последняя порция коньяка как-то особенно подхлестнула его, и он решил идти до конца.

— Вы знаете, — сказал он и в упор посмотрел на психиатра, — они меняются.

— Как меняются? — не понял психиатр.

— А так. Вот я, скажем, выхожу из комнаты в кухню, через минуту возвращаюсь, и там на фотографиях уже другие люди. А если те же, то в другом виде или костюме. Скажем, был в очках, а теперь снял их, улыбался, а теперь хмурится, застегнул ворот рубашки, обзавелся сумкой… А если побыть на кухне подольше, то безусый отращивает усы и тому подобное.

Психиатр смотрел на студента с явным любопытством. Он долго рассматривал его глаза, руки, а потом заботливо сказал:

— Может, нам больше не стоит пить?

— Да нет, я не пьян, — слегка запинаясь, ответил студент. — Вот даже на вашей фотографии. Когда я вошел, вы там были в рубашке с открытым воротом и без усов. А потом рубашка была наглухо застегнута и у вас появились усы.

— Господь с вами, — улыбнулся психиатр, — да я никогда не носил усов, это у моего брата были усы. Вы видели его фотографию у мамы?

— В пиджаке с широкими бортами, при галстуке?

— Да.

— Теперь она висит в вашей… в нашей комнате. На месте вашей фотографии.

— И что это маме вздумалось перенести ее сюда. Но, может быть, ей тяжело каждый день видеть его фотографию и потому она…

— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать не то, что портрет вашего брата — кстати, вы очень похожи — висит на месте вашего портрета. Я хотел сказать, что ваш портрет стал портретом вашего брата. То есть он стал таким, каким вы станете через несколько лет и когда, наверное, отрастите усы. Он не меняется, он постарел, ваш портрет.

Студент почувствовал, как психиатр взял его руку за запястье, неназойливо стал щупать пульс, заглядывая при этом в самые зрачки его глаз. Студент понял, что психиатр пытается определить его состояние. Да и кто бы, собственно, не засомневался в нем, его нереальности после таких рассуждений? Надежда на разгадку была так сильна, что он решился и на последнее, что бы о нем ни подумал психиатр.

— Дело в том, — сказал студент, — что я сел у вашей фотографии, ну прямо перед ней, и стал смотреть на нее в упор. И на моих глазах… — Студент сделал паузу, затем выпалил одним дыханием: — …у вас на щеках — на фотографии, разумеется, — стала пробиваться щетина и расти борода. Так что, пока я здесь, вы там, очевидно, — если, конечно, не успели за это время побриться — с длинной бородой.

Психиатр отпустил его руку, продолжая пристально смотреть на студента, и ничего не сказал. Он встал и медленно прошелся по комнате, остановился у книжной полки, взял какую-то книгу, раскрыл ее на странице с закладкой, что-то прочел и поставил ее обратно. Затем он подошел к студенту, встал позади него, повернул его голову к себе и улыбнулся.

— Мама говорила мне, что вы выдержали трудные вступительные экзамены. Это действительно непросто в такую адскую жару. Ни в коем случае не пугайтесь и не расстраивайтесь. Это утомление, стресс. Но… вы не обидитесь на меня, если я вам задам несколько вопросов? Скажите, пожалуйста, вы не злоупотребляете алкоголем? Я-то вижу, вы человек явно непьющий, но, может быть, когда-то… вы никогда не лечились от… — Он чуть замялся и добавил: — …от алкоголизма?

— Нет, — сказал студент твердо.

— Вы знаете, на почве хронического алкоголизма иногда могут появляться видения: порой кажется какое-то движение на портретах, фотографиях, или обои на стенах оживают. На нашем языке это называется delirium tremens. Вы никогда не лечились? В смысле…

— Да бросьте, — сказал студент, — никакой я не алкоголик и никакой не псих, вполне нормальный человек, только вот…

— Разумеется, разумеется, — быстро сказал психиатр. — Я и не сомневаюсь в этом. Ни о каком психозе речи не может быть. Речь может идти только об определенных явлениях, связанных, несомненно, с утомлением да и с жарой, будь она проклята, какие-то формы легкого расстройства восприятия. И ничего больше. Ведь вот, скажем, электричество — короткое замыкание, и связь прерывается, перегорает лампочка. Так и в нашем мозгу. Ничего страшного. Мне хотелось бы только уточнить. Бывают ли у вас, например, слуховые галлюцинации?

— Что?

— Ну, простые слуховые обманы. Скажем, вам кажется, что кто-то вас окликает по имени. Студент вздрогнул.

— Да, действительно, сегодня дважды мне показалось, что меня позвали, но на самом деле…

— Никого не было, никто вас не звал, — сказал психиатр радостно, превосходно, превосходно. А случается ли вам слышать какие-то голоса, поющие, шепчущие, иной раз даже металлические, особенно когда вы спите, вы чувствуете какое то сгущение голосов — кто-то вас обвиняет, кто-то защищает, кто-то объясняет, а кто-то над вашей головой стоит и считает? — Психиатр с жадностью впился глазами в лицо студента.