– Почему, еда хорошая, мадам, – сказал он медленно, – и общество довольно приятное. Я не улыбаюсь, если не вижу ничего достойного улыбки, а это случается не часто.

Конечно, подумала Тео.

– А в Южной Каролине… – настаивала она.

– Когда вы в обществе молодых леди, разве вы не говорите приятных любезностей и не шутите немного? Или юные леди в вашей стране намного очаровательнее бедняжек из Нью-Йорка? – Она лукаво посмотрела на него сквозь ресницы, мало заботясь о том, посчитает ли он ее развязной.

К ее разочарованию, он отодвинул свою тарелку и задумался над ее вопросом так серьезно, будто она задала ему теорему Эвклида.

– Что ж, молодые леди Южной Каролины очень хороши, на самом деле очень хороши. Возможно, в них немного больше благовоспитанной бледности и нежности, чем в здешних, но здешние тоже кажутся любезными и приятными. – Его выпуклые глаза изучали ее вспыхнувшее лицо с первым замеченным ею проблеском интереса.

– В самом деле, мисс Бэрр, – продолжал он серьезно. – Я нахожу, что ваша внешность не хуже некоторых наших царствующих красоток. Не сомневайтесь в этом.

– О, большое спасибо вам, мистер Элстон! – Ее голос дрожал, и она не решалась взглянуть на Кэти, которая тряслась от подавляемого с трудом хихиканья.

К счастью, пришло время убирать со стола. Слуги сменили скатерть и тарелки с фруктами и орехами, прежде чем поставить рядом с каждым джентльменом чистый бокал для вина.

Тео встала, и вместе с ней поднялись остальные леди. С вежливым шепотом, шелестя надушенными шелками, они покинули гостиную, в то время как мужчины придвинулись ближе к хозяину и приготовились к серьезному занятию – провозглашению послеобеденных тостов.

Алексис внес поднос с гаванскими сигарами и нюхательным табаком. Джозеф Элстон взял сигару, понюхал ее презрительно и заменил на другую из своего кармана.

Аарон разглядывал его с интересом. Теперь он точно определил характер молодого человека. Эти состоятельные Каролинские плантаторы воспитывались как правители, имея неограниченную власть над сотнями черных душ, так же как и многих белых. Фактически, они и были повелителями, и их царственные манеры проявлялись естественно. То, что они были ограниченными и недалекими и не имели интересов вне их собственного, чутко оберегаемого общества, тоже было естественным. Но в этом особом экземпляре за бесцеремонной и раздражительной манерой поведения он уловил внутреннюю нерешительность. Мистер Элстон чувствовал себя неловко в незнакомой ему атмосфере и поэтому был настроен несколько враждебно. Умелое обращение изменит его. Кроме того, Тео уже произвела на него сильное впечатление, гораздо большее, чем она сама себе представляла. Ее живость заинтриговала Элстона, хотя он и не осознал этого. Аарон был вполне удовлетворен.

Он поднял рюмку и улыбнулся теплой улыбкой, которая всегда была рассчитана на то, чтобы убедить любого в особом к нему расположении полковника Бэрра, вот и сейчас все отреагировали, кроме одного.

– Джентльмены, я хочу предложить несколько тостов. Первый – за здоровье нашего прославленного президента, мистера Джона Адамса.

Рюмки зазвенели, и они выпили. Гамильтон посмотрел на Бэрра и криво усмехнулся. Аарон продолжал.

– За здоровье нашего следующего президента, великого и прославленного… – Он сделал паузу, и вспышка злонамеренного веселья пробежала по его лицу. Мужчины удивленно смотрели. Принимая во внимание партийную принадлежность Бэрра, имя Джефферсона было единственным, которое могло последовать.

Аарон начал снова с неторопливым удовольствием:

– За нашего следующего президента, великого и прославленного неизвестного. – Он открыто посмотрел на Гамильтона, который задыхался от гнева, думая, что Бэрр проделывает все это с обычным своим лицемерием.

Замена на «неизвестного» была принята остальными гостями как деликатный комплимент по отношению к единственному кандидату федералистов, но Гамильтон очень, хорошо понимал, что подразумевал хозяин, «великий и прославленный Аарон Бэрр». Это был вызов, конечно, утонченный, как любое из действий этого интригана, но все-таки вызов.

Аарона забавляло раздражение его оппонента. Он любил состязаться в остроумии так же сильно, как ненавидел это Гамильтон, и не осознавал его глубокой враждебности. Сам Гамильтон не мог бы объяснить той постоянной неприязни, которую он испытывал по отношению к Бэрру со времени их первого сближения, когда они были молодыми офицерами военного содружества генерала Вашингтона. Хотя его возмущало сходство их характеров и амбиций, а также контраст между его тусклым отрочеством в Западной Индиане и аристократическим происхождением Бэрра с его богатством, образованием и респектабельностью, эта нелюбовь была глубже.

Аарон, стоя, предложил еще один тост.

– А сейчас, джентльмены, я представляю вам одного из нашей компании… молодого человека с большим положением и древней родословной, образованного и знающего джентльмена, который, определенно, назначен самой судьбой для того, чтобы его имя было выгравировано на скрижалях истории нашей страны. Я представляю вам мистера Джозефа Элстона.

Так, думал Гамильтон, вставая вместе со всеми, вот куда прыгнул этот кот. И для чего Бэрр льстит этому неотесанному плантатору, который, очевидно, достоин того, чтобы его имя было выгравировано на чем-то столь же долговечном, как его рисовые поля? Его размышления на этот счет остались безрезультатными.

В промежутках между следующими тостами Аарону удалось разговорить Джозефа Элстона и очень простым способом: начав беседу о нем самом.

Молодой плантатор расслабился, попыхивая сигарой. Полковник Бэрр считал его удивительным патриотом и, кажется, обнаружил в нем глубокое понимание нужд страны. Джозеф осмелился сделать несколько замечаний и посчитал, что он проявил редкую политическую проницательность. Пораженный этим новым открытием своих способностей, он внезапно осознал, что никто иной, а именно полковник Бэрр впервые оценил в нем его истинные достоинства. Неясный свет доброжелательности поборол его привычную агрессивность. Он выпил несколько рюмок мадеры, прежде чем Аарон, который сделал лишь несколько глотков из своей рюмки, отодвинул свое кресло.

– Как насчет того, чтобы сыграть в мушку, вист или кости? Хотя мне кажется, что те из нас, кто помоложе, предпочли бы потанцевать. В любом случае, давайте присоединимся к милым, очаровательным созданиям, которые ожидают нас, я надеюсь, с нетерпением.

В гостиной дамы после обеда разделились, естественно, на две группы. В одном конце, около камина замужние женщины собрались вокруг миссис Гамильтон и увлеченно обсуждали трудности родов. Даже миссис Джей наклонила свою величественную голову и высказала мнение о том, что немного настойки опия дозволяется в подобных случаях.

– Хотя, знаете, я не одобряю неженок. Наш создатель сотворил женщину для страдания и дал нам силы, чтобы выдержать его.

Софи Дюпон издала легкий приглушенный звук.

– Это так тяжело? – прошептала она.

Леди посмотрела на ее испуганное лицо, и миссис Гамильтон быстро и мягко подбодрила ее.

– Мое милое дитя, я не поняла. Как неразумно с моей стороны так говорить. Нет, конечно, это не так тяжело.

Софи старалась улыбнуться.

– Но я не так уж молода для первого. Двадцать пять.

Леди испуганно закудахтали, все они уже нянчили детей в этом возрасте. Все же миссис Гамильтон начала давать подробные советы, поскольку, благодаря своим нескольким беременностям, она считалась знатоком. Софи слушала с уважением.

В другом конце длинной комнаты девушки щебетали, как скворцы. Они пытались сыграть на великолепном, новом пианино Тео недавно привезенную из-за границы песню. Анжелика Гамильтон и Тео пели дуэтом. Но Анжелика была не просто одаренной, а почти гениальной музыканткой, и Тео не смогла не поддержать прекрасное исполнение девушки. Поэтому они прекратили пение. Анжелика играла для себя, в то время как другие предпочли музыке более волнующие темы.